Весенняя лихорадка - Джон О'Хара

— Да, и этот сукин сын вовсе не был в Филадельфии. Я видел, как он пил в Йельском клубе в обеденное время. Он не заметил меня, но я его видел. — Фарли помолчал. — Дорогая, не стоит из-за этого расстраиваться. Они нам даже не близкие друзья.

— Больше не буду.

— Поедем к Лонгчемпам.

— Нет, поехали туда, где можно выпить, — сказала Нэнси.

Глория приехала домой, когда близилось время ужина, и дядя сказал, что хочет поговорить с ней перед ужином или после него, если до ужина им не хватит времени. Она ответила, что вполне можно поговорить, пока не сели за стол.

— Знаешь, — начал он, — мне кажется, в последнее время ты неважно выглядишь. Думаю, тебе нужно уехать из Нью-Йорка на месяц-другой. Я это всерьез.

Да, она тоже об этом думала, но задавалась вопросом, как часто у него была возможность увидеть ее, чтобы решить, что она выглядит неважно.

— Я не сберегла ничего из денег на карманные расходы, — сказала Глория, — а что касается работы — сам знаешь.

— Это будет подарком ко дню рождения. Делать такой подарок рановато, но не все ли равно, когда ты его получишь? Когда наступит день рождения, я отправлю тебе открытку с напоминанием, что ты уже получила подарок. Конечно, если у тебя есть желание совершить путешествие.

— Но сможешь ли ты оплатить его?

— Да, смогу. Мы больше не живем на наш доход, Малышка, — дядя часто называл ее так, — мы с твоей матерью продавали облигации и привилегированные акции.

— О. Из-за меня? Мое содержание обходится так дорого?

Вандамм засмеялся:

— Хо-хо-хо. Кажется, ты не понимаешь. Неужели не знаешь, Малышка, что происходит в этой стране? Сейчас у нас депрессия. Самая тяжелая в истории. Ты знаешь кое-что о положении на фондовой бирже, не так ли?

— Я видела курс твоих акций «Бетлехем стил» сегодня утром или вчера. Какой он, уже забыла.

— О, все эти мои акции давно проданы. И теперь это «Ю.С. стил», не «Бетлехем».

— Ну, значит, я ошиблась.

— Я рад, что ты проявляешь интерес. Нет, я избавлялся от всего, от чего только мог, и знаешь, чем занимался? Скупал золото.

— Золото? Настоящее золото, как оно называется — слитки?

— Настоящее. Монеты, когда можно их достать, слитки и несколько золотых сертификатов, но к ним у меня особого доверия нет. Знаешь, не хочу тебя пугать, но будет гораздо хуже, прежде чем станет лучше, как говорит этот человек.

— Что ты имеешь в виду?

— Объясню. Один человек, которого я немного знаю, был одним из умнейших маклеров на Уолл-стрит. Фамилию его ты не знаешь, кажется, я ни разу не упоминал ее, разве что в разговоре с твоей матерью, у тебя это не вызвало бы интереса. Этот человек шел на большой риск в ожидании высоких прибылей. В деловом центре о нем рассказывали поразительные истории. Естественно, он еврей. Знаешь, этот человек просто не мог проиграть. И был проницательным, как все евреи. Говорят, он единственный предвидел катастрофу в двадцать девятом году. Ушел с рынка в августе двадцать девятого, во время наивысшей активности. Все говорили — да ты сошел с ума. Отказываешься от миллионов. От миллионов! Конечно, отвечал он. Да, я отказываюсь от них, хочу сохранить то, что у меня есть, и, разумеется, над ним смеялись, когда он говорил, что хочет отойти от дел, сидеть в парижском кафе и наблюдать за котировками ценных бумаг. Отойти от дел в тридцать восемь лет? Ха. Эти умники из делового района никогда не слышали подобных речей. Чтобы он отошел от дел? Нет. Они говорили, что маклерство у него в крови. Он съездит во Францию, немного покутит и вернется, опять уйдет с головой в дела. Но он одурачил их. Действительно поехал во Францию и, видимо, покутил, я случайно узнал, что у него такая репутация. И они были правы насчет его возвращения, но вернулся он не так, как они думали. Приехал обратно в первую неделю ноября два года назад, сразу же после катастрофы. И знаешь, что сделал? Купил «роллс-ройс», который изначально стоил больше восемнадцати тысяч долларов, всего за тысячу. Купил большое имение на Лонг-Айленде. Не знаю точно, сколько он за него заплатил, но один человек сказал мне, что ни центом больше стоимости одного из крытых теннисных кортов, которые там были. За эти деньги он приобрел все имение, дом, конюшни, гаражи, все. Пристань для яхт. Да, чуть не забыл. Купил яхту длиной сто восемьдесят футов за восемнадцать тысяч долларов. Эту цифру я помню, говорят, он сказал, что сто долларов за фут — красная цена для любой яхты. Притом учти, имение было со всей обстановкой. А все потому, что он вовремя отошел от дел и у него были наличные. Все, что он имел, это наличность. Никому не одалживал ни цента. Ни единого ломаного цента ни под какой процент. Даже под сто процентов. Не интересуюсь, говорил он. Покупать — дело другое. Он покупал машины, дома, большие имения, яхты, картины, стоившие радия того же веса. Но одалживать деньги? Нет. Он говорил, это его способ поквитаться с теми умниками, которые смеялись над ним прошлым летом, когда он сказал, что отойдет от дел.

— Дядя, ты сказал, что знал этого человека? — спросила Глория.

— Да. Встречался с ним. У нас было шапочное знакомство.

— Где он теперь? То есть что с ним сталось?

— Вот об этом я и собирался тебе рассказать, — заговорил Вандамм. — Я наводил о нем справки месяца два назад. Недавно встретился в автомобильном клубе с человеком, которого вижу время от времени. Теперь он профессиональный игрок в бридж, зарабатывает на жизнь таким образом, но раньше работал с клиентами фондовой биржи. Мы выпили с ним по стакану пива, просто по-дружески, он знает, что я не стану играть в бридж на высокие ставки. Разговорились, и по ходу разговора было упомянуто имя: Джек Уистон, — а того человека звали именно так. Я спросил у этого друга, что с Джеком. «Ты не слышал?» — ответил он. Очень удивленно. Он думал, все знают об Уистоне. Кажется, Уистон отремонтировал яхту и отправился в кругосветное путешествие. Насколько я понимаю, с ним были несколько девиц и двое друзей. Доплыв до одного из островов в южных морях, Уистон сказал, что никуда оттуда не тронется, и отправил всех домой на яхте. Купил большую копровую плантацию…

— Я все хотела спросить, что такое копровая плантация?

— Копра? Из нее делают кокосовое масло. И…

— Мне всегда было любопытно, когда я читала рассказы в «Космополитен»…

— И Уистон тоже, должно быть, занялся этим, так как это был один из голландских островов. Говорили, что Уистон утратил веру в большие государства. Большие страны обречены на крах, сказал он. Тогда была такая тенденция. В мире не было ни единой большой страны, которая не оказалась бы в затруднительном положении, но взять любую маленькую страну, как Голландия, Бельгия, Дания, они переживали депрессию лучше любой большой страны. Как я слышал, он сказал, что ему тогда шел тридцать девятый год, он обладал хорошим здоровьем, вполне мог рассчитывать как минимум на двадцать лет активной жизни и не хотел, чтобы его забили насмерть или застрелили в будущем, тридцать втором году.