Тришестое. Василиса Царевна - Леонид Резников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, все-таки, утиное.
– Да не перебивай ты! – грохнула Яга кулаком по столу, и Иван Царевич съежился, примолк. – Значит, в утке яйцо. Утка в зайце…
– Это как? – опять не утерпел Иван Царевич.
– Да откуда ж я знаю! – развела руками Яга. – Чего слышала, то и говорю.
– А не путаешь ли ты, бабуся, опять чего. Где ж это видано, чтоб утки в зайцах сидели?
– Ты кто, юный натуралист али Иван Царевич?
– Иван я, – кивнул тот, нервно повертев шапку в пальцах.
– А раз Иван, так и слушай, чего старшие говорят. Значит, утка в зайце, заяц в сундуке…
– Бе-едный! – пожалел Иван Царевич животину. – Чем же он там питается-то? Да еще и с уткой внутри.
– Если не замолчишь, я тебя ухватом огрею, – разозлилась Яга. – А лучше съем!
– Да молчу я, молчу.
– Вот то-то же! В обчем, все енто хозяйство у него в сундуке, а сундук – так тот на высоком дубе висит. Во как! – выдохнула Яга, наконец договорив до конца.
– Да чего ж, Кощей твой, совсем того?
– А что такое? – растерялась Яга.
– Да кто ж сундуки-то с собственной смертью на дубы развешивает? Вдруг мимо кто пройдет и подумает: вот сундук висит, чего не заглянуть внутрь. Сымет сундук, заглянет внутрь, а там – заяц! Хрясь его – и съел.
– Ну-ну, ядрена морковка! – фыркнула Яга. – А ты поди, загляни. Враз по мордасам от Змея схлопочешь. Ибо сундука того бессменный сторож Горыныч.
– Дык когда ж ему сундук-то охранять, коли, как ты сказываешь, они кажный день с Кощеем не просыхают.
– Умный, да? – ощерилась гнилыми пеньками зубов Яга. – Умный?
– Сомневаюсь я.
– А коли умный да сумлительный такой, так чего дуру старую слушать сел, за советом пришел?
– Ты, бабусь, извини, – устыдился Иван Царевич. – Не хотел я тебя обидеть, а только странно все это.
– А Кощей – он весь из себя странный, – отошла немного карга старая. – Такое иногда отчудит. Да хоть дочку евойную возьми: свою кровиночку родную в болото на пэ-эм-жо определил.
– Куда?
– На место жительства, постоянное, – выразительно покачала головой Яга.
– Кваку, что ль? – догадался Иван Царевич.
– Никак встречал?
– Было дело. Не женился едва, – поерзал на лавке Иван Царевич.
– Да ну?! – вскинулась Яга. – Расскажи!
– Потом как-нибудь, ладно? Я на обратном пути к тебе еще загляну, может, подсоблю чем.
– Да будет ли обратный путь-то? – засомневалась Яга.
– А не будет, так и не попишешь ничего. – Иван Царевич поднялся из-за стола, шапку на голову нахлобучил. – Тут ведь как придется. Ты лучше скажи, бабусь, где дуб-то тот растет?
– А вот ентого я тебе не скажу – и так уж на три беды натрепала. Сам будешь дуб Кощеев искать. А токма знай: дуб тот от Кощеева логова недалече стоит, для удобства. Горынычу за тридевять земель опохмелится опосля службы не с руки мотаться. И знаешь чего еще?
– Чего?
– Сундуки-то – они сундуками и яйца – яйцами: еще неизвестно, не выдумка ли то Кощеева. А вот чего точно знаю, так есть у нас один кузнец, Яковом зовут. Так ты к нему загляни.
– Да на кой мне кузнец-то сдался? Чай, ни лошади у меня, ни телеги! – удивился Иван Царевич предложению странному. – Разве что самому подковаться перед дальней дорожкой, чтоб ноги не стерлись.
– Загляни! – повторила Яга, голос возвысив, а сама передник пальцами теребит. – Нечисть того кузнеца за три версты обходит.
– Чего так? – заинтересовался Иван Царевич.
– Говорят, будто мастер он – золотые руки всякое оружие супротив нечисти ковать. Может, сплетни то пустые, а может, и нет. Да и дюже силен он.
– А где он обитает-то, кузнец твой?
– Не мой он. – Яга отодвинулась от Ивана Царевича вместе с табуреткой. – А живет недалече, за леском. Как выйдешь в степь, так налево сразу повертывай и все пряменько, пряменько, – помахала Яга ручкой.
– Ну, бабусь, и на том спасибо. За хлеб-соль благодарствую, – поклонился Иван Царевич Яге в ноги.
– Иди уж, – вздохнула старуха и добавила на всякий случай: – покамест не съела.
– Ага, – сказал Иван Царевич и вон вышел, а Яга к окошку подбежала и вслед платочком застиранным, дырявым машет да слезно сморкается в него, удачу, значит, Ивану Царевичу желает, погибель Кощею нашептывает. А сама жалеет, мол, даже кусочек от Ивана не откусила – эх, неправильно это! Да уж как сделала – так сделала, не перетакивать же…
Глава 11. Кузнец Яков
– Ну-с, сказывай, дочь наша, что у тебя там приключилось, – проскрипел Кощей Бессмертный, нетерпеливо поигрывая пальцами. – Да дурней зеленых своих не посылай боле ко мне: ничего толком понять не могу, одни только «ква» да «ква».
Кощей восседал на каменном троне из цельного куска малахита изваянного. Сверкал трон его, переливался в лучах десятка факелов ярких колдовских, что горели синим пламенем. Скалили зубы львы каменные, боками трона служившие, рубинами их глаза горели. Да и корона золотая, на лысую Кощееву голову надетая, тоже сверкала. У кого ту корону Кощей еще в молодости спер – того и припомнить уж не мог. Вроде бы и не царь, а все величия добавляет – это Кощей так считал. А на деле одно самомнение завышенное выходило.
Рядом с троном стояли два стража, в латы бронзовые закованные, в руках копья вострые держали. Почетный караул, значит. А на деле и тут обман выходил: не стражи то вовсе были, а доспехи пустые – о том не все, конечно, знали.
Квака, разумеется, знала. Да и на кой, спрашивается, Кощею, колдуну силы невиданной, как он полагал, да еще и бессмертному стражи какие-то. Разве чтобы сон его ненароком кто не потревожил и в погреб винный не забрался. Но это ж каким дурнем надо быть, чтоб лезть в логово Кощеево очертя голову!
Квака только-только прибыла с болота к отцу своему пред темные очи. Вызвал ее Кощей самолично, колдовство простое исполнив, на которое у Кваки никак разумения не хватало. Сидела она теперь пред троном и не знала, как начать потолковее. Так и не успела ничего путного придумать, чтобы Ивана посерьезней опорочить.
– Ох, батюшква! – завела наконец печальную песню Квака. – Икван проклятвый надво мной поизмывался, живогво мества не оставил. Ох, тяжкво мне, ох, плохво! – закачалась Квака из стороны в сторону на лапах.
– Да вроде жива ты, не покалечена нигде, – пригляделся повнимательнее к дочери Кощей Бессмертный.
Честно говоря, не было у него никакого желания встревать в какие-то истории
