Тришестое. Василиса Царевна - Леонид Резников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ох, еле жиква, батюшква, – картинно застонала Квака. – И мял он меня, и крутил, и твоптал, и шапквой в мордву пихвал! Ты толькво глянь, батюшква, чвего ирод ентвот со мной сотворил! – и Квака задом к трону обернулась. – Во!
– Ох, мать!.. – вытаращился на огромные, сверкающие белизной ягодицы Кощей Бессмертный. Безволосые брови его вскинулись, но быстро он пришел в себя и заслонился пятерней. – Убери! Убери это!
– Прости, батюшква, – быстро повернулась Квака лицом к Кощею. – Но я должна была поквазать.
– На словах такое сказывать надо, дура. Страх-то какой!
– Этво Икван все, – жалуется Квака. – Вишь, квак шквуру-то мне изорвал.
– Да неужто он тебя напополам драл, да еще и голыми руками? Ты ж ведьма, неуч ты неразумная!
– Ох, драл, батюшква! – закатила глаза Квака. – Налетел, словно буйный квакой, я и сделать-то тволком ничегво не успела.
– А не врешь? – с сомнением почесал Кощей костлявым пальцем переносицу. – Да как же он до тебя добрался-то? Ведь в болоте ты, а он вона где!
– Ох, не любвишь ты меня, батюшква, – пустила слезу Квака м языком длинным тут же и смахнула.
– Вот только не надо! – завозился на троне Кощей. – Терпеть я этого не могу: любишь – не любишь. По делу говори! Коли виновен Иван, так я ему… – погрозил кулачком Кощей. – А коли ты в глупость какую ввязалась – не обессудь!
– А шквура моя? Шквура, батюшква? Квак я твеперь с наружностью таквой жить будву?
– Грм-м! – прочистил горло Кощей. – К любой наружности привыкаешь. Я, знаешь, тоже не без изъяна.
– Квак же твак, батюшква?! – вскрикнула Квака, неловко подпрыгнув на месте. – Неужтво твакую обидву Иквану проклятвому спустишь? Ентво ж шквуроненавистник!
– Как так? – поправил Кощей корону на голове.
– А твак! Квасилискину шквуру изорвал, душегвуб проклятвый? – начала загибать перепончатые пальчики Квака, удобно устроившись на заду – только бы не отмерз зад-то на плитах, сквозняками выхоложенных. – Изорвал, в клочки! Мою шквуру испогванил? Испогванил! А дальше что?
– Что? – быстро поморгал Кощей Бессмертный, силясь ухватить мысль Квакину.
– За твою шквуру примется.
– Э-э, да будет тебе глупости-то молоть! Язык у тебя длинный да ум короткий, бабий, – зевнул Кощей, помахав у рта ладонью.
– Глупвости, говоришь? А знаешь ли, квуда идет Икван?
– Куда? – поскреб острую коленку Кощей, выпирающую сквозь черные, лоснящиеся жирным блеском несколько обвислые лосины, и прислушался к творящемуся в пиршественной зале, где Горыныч усиленно гремел посудой.
– Сюда! – ткнула лапой в пол Квака.
– Ну и что?
Шум в зале напротив Кощею совсем не нравился. Почитай, еще немного протянет, и все, пиши пропало – останется он сегодня без еды-питья. И от тех волнений до Кощея не сразу дошел смысл сказанного Квакой.
– Что?! – внезапно спохватился Кощей, вцепившись пальцами в морды львов, будто собирался шире им пасти растянуть. – Куда это – сюда?
– Сюдва. По твою душву.
– Зачем это?
– Квак зачвем? Шквуру грозится стустить, в мордву двать.
– Ка-ка-я наг-лость! – выдохнул Кощей Бессмертный, сатанея. – Да как он осмелился на подобное?
– Да квот, Квасилиску квыручить хочвет. Грозит твебе.
– Врешь!!! – широко распахнул глаза Кощей, в которых полыхнуло яростное пламя.
– Зачвем? – спокойно отозвалась Квака, ликуя в душе – все-таки нашла она подход к отцу. – Перво-наперво, чтвоб себвя испытвать, он на Ягву пошел. Тоже грозит в мордву двать.
– На Ягу? Да чем же Яга-то ему не угодила? – подивился Кощей.
– Почвем же мне знать, толькво доложили мне, идет он к Ягве.
– Зеркало мне! – рявкнул Кощей Бессмертный.
Двое почтительно согбенных слуг вынеслись из темного угла, таща небольшое зеркало. Добежав до трона, слуги бережно опустили на пол сверкающий овал с мутной, ничего не отражающей поверхностью, установили его на ножки и с поклоном отступили назад.
– Покажи мне Ягу, сестру мою! – прорычал Кощей зеркалу.
Кваке тоже очень хотелось посмотреть, что же там такого делается, но она всем своим видом изображала полное пренебрежение к происходящему, будто ее вообще подобные пустяки не волнуют – только бы обман не вышел! Только бы…
Кощей Бессмертный между тем весь подался вперед, едва не свалившись с трона. Челюсть его отвисла, что могло означать крайнее изумление. Чего он такого увидал в посветлевшем, озарившемся голубоватым сиянием овале зеркала, Кваке было неведомо.
– Не мо-жет быть! – прошептал Кощей, сползая обратно на трон. Затем стянул с головы корону и принялся обмахиваться ей. – Невозможно! Яга…
– Чтво, чтво таквое? – изобразила волнение Квака.
Впрочем, волнение ее вскоре переросло во вполне натуральное, стоило ей заглянуть сбоку в волшебное зеркало.
За гладкой поверхностью зеркала, словно за стеклом, расположилось бедное внутреннее убранство избушки Бабы Яги: небольшая тесная комнатушка, стол, стул, печь, сундук. А за столом на табуреточке – казалось, только руку протяни – сидела Яга собственной персоной и… лила слезы! Она утирала их платочком и трогала огромную шишку на лбу да приговаривала: «Ох, Иван. Ох ты ж, тудыть твою растудыть… Запутал бабушку, завертел – ничего ведь не сделала… Ирод проклятущий! Ох, ёшкин батон!..»
Квака ожидала чего угодно, но такого и помыслить не могла. Фантазии фантазиями, а фингал на голове у Яги был красноречивее всяких слов. Неужели и вправду Иван Царевич настолько крут, что с самой Ягой совладал? И ведь как сказал, так и сделал: в мордву дал – настоящий мужик!
– Покажи Ивана! – крикнул Кощей зеркалу, хватая ртом воздух. Непонятно только, перепугался али рассвирепел настолько, что дышал через раз.
А зеркало уж другую картинку изобразило: кромка леса, тропинка, травой поросшая, Иван Царевич – идет себе, насвистывает, цветочки срывает, нюхает да радуется невесть чему.
– Жив! – просипел Кощей Бессмертный. – Жив, Иван! – и сглотнул сухость во рту. – С каргой старой управился. А ведь сильна баба! Горыныча мово дорогого в три узла завязала…
– А я чтво говорила! – поддакивает Квака, за трон бочком заползая. Глупость, разумеется, ну а как Иван-то сквозь зеркало увидит ее да прямо в залу шагнет.
– Помолчи! – зашипел Кощей, прижав пальцы к вискам – задумался, значит. Надолго задумался, думалка-то, поди, совсем от сивухи слаба стала, иссохлась. Трещит у Кощея голова, извилины в ней шуршат, вот только мыслей нет как нет. Да и ситуация, прямо скажем, необычная: отродясь такого не бывало, чтобы на Кощея кто идти удумал, да еще в одиночку. Разве только очень-очень
