Гор - Виктория Ман

— Но если меня кто-нибудь увидит из слуг? — лепечет, подняв глаза.

Ответный взгляд Тодо указывает направление. Торговка в соседней лавке: ряды масок на стенах, а кисть в женских руках порхает, оставляя следы на лице вытянувшегося на носочках мальчугана, обводя ему брови красным, продлевая уголки рта, придавая свирепый вид.

— Только за это я заплачу! — сразу же предупреждает девочка. В подтверждении слов извлекает из рукава мешочек с монетами и демонстрирует Тодо, важно позвякивая. Кривой клык, шутлива гроза. — А то вы меня с тетушкой разбалуете, — сбивчивое ворчание. — Разве можно так. Сговорились за моей спиной.

Грудной смешок.

— Хорошо, заплатишь, — Тодо не дожидается чего-то ещё.

Пересекает улицу и поднимается на ступеньку. Сразу же привлекая внимание торговца, что откладывает бумажный веер и расплывается в доброжелательной улыбке, скользяще оценивая и высокую фигуру, одетую пусть и скромно, но в хорошую ткань с удобным кроем, и ребёнка в наряде служки, что тихонько шмыгает, украдкой выглянув из-за мужской спины.

— Да будет ваш вечер добрым. Чего желает господин?

Не удерживается девочка от того, чтобы не показать язык в зеркальце, покидая лавку. Вся ерошится и хохлится словно дикая кошка, но между тем пытается совладать с нечто огромным, что распирает изнутри. Заставляет и идти ровней, и плечи расправить, и подбородок держать выше. Вспоминать, как царственно, будто не касаясь земли, плыла мать.

Только горячая булочка обжигает пальцы, рот полнится слюной, и в животе урчит. Не так едят настоящие изысканные красавицы. С детской поспешной жадностью.

— Хозяин лавки нас запомнит, — фыркает насмешливо. — Видали, как он глаза округлил, когда понял, что я девочка? — передразнивает. — Ой, как же так, как же так. Нижайше просим прощенья, господин. А мы-то дивимся, какой у вас мальчик пригожий, а он и не мальчик вовсе.

Тодо не разделяет веселья. Ощущение грязи на коже. Ощущение грязи на одежде и в волосах. Тошнотворно-липкой, точно макнули в глубокую лужу, а затем вываляли хорошенько. Поджав губы, борется учитель с гневным омерзением и надеется, что девочка не расслышала уже менее безобидные перешептывания торговца с помощницей, не поймала их выразительные взгляды, когда Тодо платил.

То ли нагулял и исправиться решил. «Бессовестный отец, запустить так девочку». То ли любовницу привел. «Бедная служанка, юная совсем, видно посулил чего дурочке». В скорую ложь про племянницу никто не поверил.

— Да не огорчайтесь вы, учитель Тодо! — театр всё ближе, как и разношерстная толпа пред ним. Облизывает пальцы девочка, вновь берется за рукав Тодо. Узор папоротника, бант пояса за спиной. Зачесаны волосы, закреплены деревянной заколкой, оплетены шнурком. Слегка затемненные уголки глаз придают взгляду лисье выражение. — Люди всегда много лишнего думают, особенно если только подобное и видят. Поэтому я никогда никого не слушаю.

— Лунной ночью блуждает из-за любви

Зонт, прикрывавший от снега,

От вороха мыслей — снежной метели, не уберег.

Кончилась романтика…[1]

Гибнет белая цапля. Бьет крыльями под плач флейты и отрывистые удары струн, но обрывает вьюга перья. Пронзителен зов. Обращается алый сиренью, сирень выцветает до бледной зелени. Град трещоток и топот барабана достигают пика. Трагичен хор. Давно позабыл возлюбленный цапли об их весне, об их лете, об их обещании. Обречена умирать дева в одиночестве, пока мороз забирает последний вдох.

Затаила дыхание и девочка. Так и не выпустила рукав Тодо, а в очах её стоят слезы, и страшно изнывающему сердечку. Страшно за себя и за княжича.

***

— Долго размышлял Иль’Гранд. Долго созерцал в смятении землю с высоты своего полета, но была она для него недосягаемым полотном, прячущимся за пеленой облаков точно робкая невеста.

Решился тогда Иль’Гранд опуститься чуть ниже. Взглянуть на землю пристальнее, разгадать её тайну. И свершил он задуманное, нырнув в пелену облаков, но земля так и осталась безликим полотном.

Задумался Иль’Гранд. Обернулся на братьев, что резвились в вышине, и вновь решился опуститься ниже. Взглянуть на землю пристальнее, разгадать её тайну. И свершил он задуманное, и опустился ниже облаков.

Тогда свершилось чудо — земля обрела черты. Пленили они Иль’Гранда. Не мог он более отвести взгляда, обуяла его жажда разглядеть во всей красе долины и ущелья, горные цепи и леса, реки и озера, пустыни и океаны, но чем ниже опускался Иль’Гранд, тем прекраснее становилась земля.

Звали Иль’Гранда его братья с заоблачных высот. Голоса их разносились громом, сверкали молниями. Молили они остановиться, молили вернуться. Только не слышал их Иль’Гранд. Не слышал ни просьб, ни увещеваний. Забыл он песни, забыл слова. Одержимость пожрала его сердце. Одержимость затмила его разум.

А земля расцветала неустанно и в лучах солнца, и в блеске луны. И мчались оленьи стада, и изгибались спины китов, и птицы кружили стаями, и деревья приветствовали поклоном крон. Рад был Иль’Гранд, счастлив безмерно. Столь ослепила его краса, что не ведал он — извивы тела его сеют смерть.

Чудовищные бури вызывал Иль’Гранд своими кольцами. Горы уже касались его чешуи, верхушки деревьев щекотали белое брюхо, а ураганы не ведали пощады, сметая всё на своем пути. Кричали братья Иль’Гранда. Расстилалась земля, и терзал её Иль’Гранд ненасытной любовью.

Тогда смерть подняла голову, улыбнулась. И улыбка её заставила Иль’Гранда очнуться. Отвел он взгляд от земли, оглянулся и узрел то, что сотворил. Охватила его боль отчаянья, пронзили скорбь и ужас. Попытался взлететь Иль’Гранд. Попытался спасти землю.

Но было уже поздно. Отреклись от него небеса, и не смог Иль’Гранд возвратиться. Последние силы его иссякли.

Рухнул Иль’Гранд и закричал. Отозвались братья его, но не в силах их было помочь, ведь только коснулся Иль’Гранд земли, чешуя его разбилась стеклом. Ведь только коснулся он земли, плоть его прокатилась черной волной. Померкла земная краса, обратившись пеплом. Погиб Иль’Гранд, и дух его навеки утратил свободу. И дух его развеялся точно дым.[2]

— Хорошо. Все слова поняла?

Девочка кивает. Испещрена бумага мелкими буквами.

— Учитель Тодо, а вы всегда хотели стать учителем?

Купается сад в розовом мхе и лазури гортензии. Свежо в учебной комнате и непривычно полно. Кисть оставляет след туши. Завершающий штрих. Девочка наблюдает завороженно. Пустой холст пред ней.

— Нет, — Тодо откладывает кисть. Подвязаны рукава, оголены предплечья. Смуглая кожа покрыта созвездиями родинок. Темные волоски. — Теперь ты.

Пятна туши на подушечках девичьих пальцев.

— Грязно вышло. Попробуй снова.

— А чего вы хотели? — чешет нос девочка, тоненько чихнув. Поворачивается холст. Тодо поднимает взгляд.

— Любопытство сгубило кошку, — застарелый укол стыда, навязанный чужими речами. Обсидиан очей, бездонный и отрешенный, но отчего-то кажущийся невероятно добрым.

А девочка поджимает губы:

— Нечестно. Зря я на служанок