Гор - Виктория Ман

— Я тогда ошиблась, Тодо, — мужчина поднимает непонимающий взгляд, но княгиня, не удосужившись объяснить, отворачивается. Нарядны деревья персика. — Идите же и взгляните на останки того, за что так яростно цепляются те, у кого это единственное в жизни.

Соломенная веревка тянется от дерева к дереву предостерегающим барьером. Старая каменная арка, поросшая мхом — последний рубеж извилистой тропы, что наконец выводит Тодо из-под лесной сени. Туда, где выше только небо.

Бескрайне багровое озеро. Цветет в неположенное время. Питаются корни Пустотой из плохо затянувшейся раны мироздания, удушлив аромат.

Тодо останавливается на краю котловины, не осмелившись спуститься ниже, хоть до алой границы ещё далеко, а ветер гонит волны, устрашающие своим насыщенным цветом. Сточенные клыки обломков почти полностью ушли под землю. Величие, поражающее воображение картинами прошлого, но покрывшееся плесенью, разъеденное Распадом.

Лопнули сердца городов. В единый миг схлопнулись точно по велению судьбы. Потому что только она выше любого властителя, и возможно она решила даровать свободу своим несчастным искалеченным детям. А вместе с тем пожнать и то, что ей задолжали за века, оборвав сразу миллионы нитей по всему свету.

Тодо стоит так долго. Позволяя лошади щипать траву, наблюдая за танцами ветра, прислушиваясь к себе, к пению птиц. И к тому, что покоится под землей в безысходности.

[1] «Второе дополнительное собрание японских песен» (Ки-но Томонори)

Берег реки

— И чего вы маетесь с нерадивицей, господин учитель? — кудахчет кухарка, замешивая тесто. Хлопок ладоней, завеса муки. Грозно насупился божок, сидя верхом на мешочке риса в углу кухни.

— Тетушка, за что вы так сурово? — бурчит девочка.

Раскинувшись на веранде, наблюдает за облаками. Свесилась голова с края, перевернулся мир. Перевернулся и Тодо. Огромным грачом опускается на корточки. Щелчок по носу. Девочка оскорбленно ойкает.

— Ты ешь?

— Не ест, господин учитель. Видать голодом себя заморить пытается, — ворчит кухарка.

А девочка виновато хмурится. Густые мужские брови хмурятся в ответ, понимая без слов. Ладонь придерживает за макушку, заставляя перевернуться на живот. Ползет божья коровка по дереву столпа: прозрачны крылышки под пестротой наряда. Сиреневые грозди глицинии.

— Хочешь, вместо урока свожу тебя в город? — предлагает Тодо.

Девочка пожимает плечами. Обозначились бедра, не заострился кадык, не сломался голос, начался цикл. Скоро нельзя будет скрыть даже столь поздний цветок. Тодо это тревожит.

Девочка же продолжает разглядывать мужскую ладонь. Держа на коленях, водит пальцем по линиям, покачивая ногами. Бива молчаливо прислонилась к стене.

— Я слышал, как служанки говорили о труппе, что приехала из Гонзо, — палец на линии сердца. — Скоро война закончится, и юный господин вернется, — продолжает Тодо укоряюще. — И что за замученное создание он тут обнаружит?

— Дразнитесь, — обиженно царапают ладонь короткие ногти. — А ещё учитель.

— Учитель, — подтверждает Тодо. Сжимает ладонь в кулак, прячась от девочки, что встряхивает головой.

— Хорошо. Пойдемте, — забилась жизнь в зелени лесов. Слезинка родинки под правым глазом.

Они покидают поместье по отдельности. Облака табунами следуют за ветром. Раскинулась ярмарка под испещренном следами птичьих лапок небом. Движется оползнем толпа, не протолкнуться.

— Это из-за труппы? — держится девочка за рукав Тодо, чтобы случайно не увлекло течением.

Пусть и знает она эти улицы, пусть и приметить издалека Тодо не составит труда, ведь возвышается он над другими на целую голову, только от ткани под пальцами возникает приятное ощущение безопасности, и терять его не хочется. Особенно когда Тодо пропускает девочку вперед, чтобы не упускать из виду.

— Возможно, — отвечает, озираясь. Ссутулится сильнее обычного, обуреваемый внутренним дискомфортом.

Прячет улыбку девочка. Разглядывает торговые ряды с непоседливым любопытством. Глиняная утварь. Керамика. Пряности. Амулеты и талисманы. Веера. Птицы в клетках. Свитки и книги. Изящные туфельки. Украшения. Лохани с рыбками. Треугольнички рисовых пирожков. Жареные осьминоги и кальмары на палочках. Паровые булочки.

— Ты так и не ела?

— Нет, — она задерживается взглядом на одеждах, что расправлены на крестообразных стойках. Ткани словно цветы в саду, драгоценности в шкатулке.

Тодо этот интерес подмечает.

— Тебе ведь четырнадцать?

Вопросительный взгляд, кивает девочка неуверенно.

— Обычно девочкам на четырнадцатилетие матери дарят новое платье, — стремится обсидиан очей в тень минувших дней. — Расшивают ворот, манжеты и кайму подола узорами-оберегами.

Читает по слогам маленький мальчик, и слушают его внимательно руки на покрывале с пионами. Обтянутые просвечивающей кожей косточки выступают уголками. И свет. Разбавленный сероватый свет. Раннего утра, раннего вечера.

— Ничего страшного, — произносит девочка. — Зачем мне новое платье?

— Ты ведь растешь.

— У Нокко попрошу что-нибудь, что не жалко, — она вглядывается в мужское лицо, ловит потерянность в уголках глаз. — Учитель Тодо, — он отрывается от созерцания тканей, — а откуда вы знаете про этот обряд? У вас есть сестра?

— Нет. Только братья, — щурится зелень в подозрении. Поводит плечами учитель, невозмутим в принятии должного. — Сестра умерла, когда я был совсем маленьким. Я не помню её лица.

Даже голоса, лишь руки: угасающие веточки, что подло сразил паралич. Но их присутствие было осязаемо. Поддерживало, укрыв от извечной ругани щитом.

— Зато помню, как мать готовила ей наряд, — убран в дальний угол. Надеть его было не суждено, ведь не хватило лишь дня, когда в ночи всё же замерло неглубокое дыхание.

Опустевшие покои. Мальчик, по привычке прокравшийся внутрь с книгой подмышкой. Совладав со слезами, начинает упрямо читать вслух тому, кого уже нет. И себе, кто остался.

Девочка молчит, прежде чем молвить осторожно:

— Вы же знаете, что я не ваша сестра?

Сдержанная улыбка. Развеяны эмоции, отгореванны, потому что время беспощадно, как беспощадно и течение реки, чей берег избрал прибежищем Тодо.

— Знаю.

— Господин учитель, — квохчет кухарка, пока девочка причесывается деревянным гребешком, деловито поправляет шелковый шнурок. — Вы уж окажите милость простой женщине, — мешочек, вложенный в рукав. — Чтоб в театр пошла в подобающем виде, прошу, прикупите ей одежки какой. Меня-то с кухни не пустят, а служанкам такое поручить не могу. Сами ведь понимаете. Болтать примутся, сороки эти. А вы человек ученый, в разных семьях благородных служивший, много повидавший. Знаете, как там нынче принято. Растет же девка. Годок не пройдет, она уж не влезет в рубаху свою, упрямица.

— Но одежду тебе купить нужно, — настойчивость обсидиана, собственный кошелек в кармане и скромное желание отплатить хоть как-то. — Я не говорю о дорогой. Что-то простое, что прослужит тебе долго. Пусть это будет дар от твоей тётушки и меня, — девочка было открывает рот, намереваясь возразить, но сразу закрывает зардевшись. — Безвозмездный.

Колебания. В животе клубок пряжи размотали. Покачивается на пятках девочка, прижав ладонь к щеке. Всё