Гор - Виктория Ман

Беспечен шум праздника. Мост стоит там же, где был. Учитель за спинами детей складывает руки на груди, прячась в длинные рукава. Пророчат горести стрижи. А река неизменно течет мимо берега.

***

— Юный господин, таков ваш долг, — четки настоятеля — отполированные бусины нефрита.

Касается лбом досок пола княжич, пока оглаживает спину иссушенная временем рука. Замирает меж лопаток, где суждено появиться клейму.

— В будущем году вам исполнится шестнадцать. Вы будете представлены двору, — возвышается над юношей настоятель судьей, — и посвящены в Цветы императорского сада…

— Во объятиях неба

Укрой нас навеки.

Пусть Высшая Мать оберегает Народ,

Пока парит прекрасная Амальтея.

Пусть освободится бренный разум от забот,

Смерть рассыпалась и покинула нас,

И жизнь, поющая колыбельные, тоже

Угаснет, так возроди пламя вновь.

Во объятиях неба

Укрой нас навеки.

Пусть Высшая Мать оберегает Народ,

Пока парит прекрасная Амальтея.

Иль’Гранды присмотрят за нами,

И скоро великие замыслы воплотятся.

Слышишь, как Пустота пожинает души?

Закрой же глаза и ступай за ней следом.

Котловина полна крови. Ликорис цепляется паучьими лапками, когда княжич медленно бредет вперед, преступив священный запрет. Остовы стен стремятся к небу, что некогда отреклось. Погребенные под землей кости. Братская могила цветет невообразимо пышно год за годом.

Что-то вспыхивает изумрудными искрами за сетью плюща. Просит приблизиться, отодвинуть занавес. Протянулась белая полоса — такая же как те, что подпоясали небеса. Свиваются Небесные Змеи вокруг зеленой звезды. Шершавость швов и сколы смальты. Ведет ладонью княжич по чешуйчатому телу, гадая, как бы выглядела мозаика целиком.

Небесные Люди, Народ Иль’Гранда. Прикрыты веки, дрожь бесцветных ресниц. Внемлет юноша завываниям ветра в пустотах, шелесту трав, густому аромату цветов и зову, пролегшему по иную сторону бытия, разносящемуся многогранным эхом, резонирующему с чем-то, заключенным в его разуме, что соединяет всех ему подобных в единое целое сквозь столетия. Явившихся с неведомой целью. Вершить ли судьбы иль созерцать, умерщвлять ли иль оберегать.

Вольные степи покорны только кочевым ордам. Башни замков с подвесными мостами не спасут от драконьего пламени. Утонченные дворцы и кружева манжетов. Парит дирижабль, разгорается колдовство в ладонях. Дым сигареты. Чье-то долгожданное прикосновение перерастает в чувственную близость. Колюча проволока ограды. Трещины раскроили асфальт под вой сирены. Камеры газа и деревянные бараки, где уложены штабелями трупы. Стальные глаза застыли навеки, струйка запекшейся крови в уголке рта. Грозно парят крылатые тени в небесах, орошая землю снарядами. Боль. Смех. Музыка в ушах, город под ногами. Рыжие кудри вьются в воде, затмевая гряду рифов. Пылают кварталы под марш солдат и стрёкот выстрелов. Арены полны зверей, бывших детьми. Тепло на губах, а после хлад могильного камня. Ослепительная вспышка взрыва восстает чудовищным грибом. Отпечатались тени тех, кто рассыпался пеплом. Плач младенца расплескался пятнами витилиго. Мать закрывает собственным телом детей и гибнет в неумолимом потоке разъяренной толпы. Мигая огнями, подпирают небоскребы беззвездные небеса. Скелеты свалки источают зловоние, пока круги бегут по поверхностям луж, отражающих неоновый свет. Поднимается с вибрирующим стоном Амальтея, расставаясь с порванной пуповиной. Гранд’Шторм закручивает черные тучи в воронку вихря. Плюются искрами молнии, хлеща по оболочке Небесного города в трескучей мгле. Они падают раненными птицами, вспарывая небо, прежде чем вспороть и землю. Выжженные пустыни заметают глухие руины песком. Бессчётное количество отпечатков хранит в себе Пустота, помня историю целого мира с момента сотворения. А потом минуют лета и явит себя конец всего сущего. Обретя плоть, отправится поглощать созданное некогда им.

Видения тают, растворяясь в океане, что не имеет ни границ, ни формы. Невидящий взгляд вынуждает княжича оглядеться. Кто-то смотрит на него. Плещется багрянец под стрёкот юрких стрекоз.

Юноша же ищет. Ежась от накатившего озноба, идет меж цветов к остову стены. Нотки разложения, проржавевший метал, вены проводов. Чьи-то кости застряли в перекрытии. Проводит мыслью княжич, срывая плющ.

Она взирает сверху-вниз. Величественная даже будучи разорванной пополам. Женщина с невероятно светлыми глазами и белоснежными волосами. Нимб гребня увенчал голову ветвями Древа, воротник ожерелья расправил гранатовые крылья на груди. Лик же застыл в выражении первозданного покоя.

Ведь она есть Высшая. Она восседает на троне Амальтеи, она всем владеет. Она и есть это всё. И неведом ей страх даже на смертном одре.

Дорожка слезы на щеке княжича. Изгиб кроваво-красных губ женщины, и лазурное око на лбу. Проклятье кажется неподъемным. Проедает дыру червями, изливаясь миазмами.

— Потому что как последние Боги этого мира, мы должны творить порядок.

— Юный господин.

Он вдруг осознает, что бива давно замолкла. Пасмурное небо распласталось тучами. Кот крадется в траве, охотясь на бабочку, что взмахивает крылышками. Шнурок всё ещё в волосах девочки. Дотрагивается до него княжич, заставляя зардеться. Срывается ложь с его уст:

— Не тревожься.

— Простите, вы стали другим, — выдыхает девочка взволнованно. Пальцы юноши застыли у её щеки. Прекрасно близко, ужасно далеко. — Возможно я недостаточно умна и мудра, но прошу вас, не мучайте себя. Позвольте мне разделить с вами боль, — мольба поддавшегося вперед тела.

Только его заветное сокровище. Представляет княжич, как мог бы притянуть к себе. Провести полной ладонью, пробуя гладкость девичьей кожи, застыть искушением на тонкой шейке, где бьется жилка. А после сцеловать пульс, зарываясь пальцами в кудри, накрыть мягкие губы, вкусить их податливость, смять жарко, голодно. Напиться из источника, вверить всего себя. Столь волнующе, столь притягательно, столь непознанно.

Но даже в мечтах княжича лопается кожа девочки. Расходится нарывами, пятная её одежду кровью. Пока разлагаются жилы, пока прорезаются кости. Увеча, стирая. Зверь свернулся на постели, сыто зажмурившись. Женщины в объятьях отца умирают беззвучно. А потому отстраняется от девочки княжич, так и не выразив. Отводит взгляд:

— Здесь непривычно тихо.

Девочка растеряно кивает. Раньше музыки и голоса было достаточно, чтобы почувствовал себя лучше княжич, чтобы аккорды и песни разогнали его нерадостные думы. Раньше, но не теперь.

Свилась тревога терновым кустом в девичьей груди. Пусть их счастье утопично, но как же мучительно видеть печаль на тонких губах юноши. Бессилие сжимает кулаки до красных следов на ладонях, закусывает губу девочка. Не потерять. Не потерять как мать.

— Давайте я принесу ваши любимые засахаренные апельсины, юный господин, — соскользнуть с веранды, случайный перелив задетых струн. — Тетушка сегодня с утра их готовила. Прошу, обождите немного.

Мелькают сандалии. Кот лениво бредет к княжичу, что провожает девочку взглядом, а тупая не проходящая боль в голове усиливается. Ввинчиваясь в виски, отдается в глаза. Резонируют нити. Подтянув к себе колени, утыкает в них устало юноша, делает глубокий вдох.

Кот запрыгивает на веранду. Мерцают стеклянные