Гор - Виктория Ман

будет тебя наставлять, слушай его, — агат очей, рассыпались златые косы. — Напомни-ка этим никчемным выродкам из храма Конширы, что теперь у них новый хозяин, и живут они отныне на землях рода Иссу. Сожгите их заживо, если потребуется.

Наступает войско, сметая очередную деревню. Утягивает в водоворот клинков, воплей жителей, топота коней и гула огня, что занимается над соломенными крышами. Наблюдает княжич, как распадается жалкий строй ополченцев, ряженных в разномастные плохо подогнанные доспехи, большей частью неполные, и вооруженных за редким исключением косами, мотыгами, вилами да топорами.

Где-то жалобно и тоскливо плачет грудной ребёнок. Визг. Петля переброшена через ветку. Пелена дыма щиплет ноздри и оседает на ресницах. Визг повторяется.

Бьет по земле пятками щуплый подросток, не разгадать пола. Сопротивляется, но крепко держит рука фаворита, вцепившаяся в волосы. Сползает по стене хижины старик, зажав рану на животе, из которой так и норовят выскользнуть кишки.

— Прекратите, — сиплый хрип срывается с уст княжича.

Фаворит не реагирует. Швырнув подростка в руки воинов, утирает оцарапанный подбородок. Мечется пламя, мечутся тени, надеясь спастись, но их настигают всадники. Ругательства и проклятья, которыми подросток осыпает воинов, не прекращаются ни на миг. Гвалт вокруг. Гвалт и пепел.

— Прекратите, — рявкает княжич громче.

Петля падает на шею рвущегося подростка, зашедшегося криком. Оглядывается на княжича фаворит, прежде чем осклабиться. Отдает приказ жестом, и петля на шее подростка затягивается. А стремительный удар вдруг сбивает Суна с ног. Прокатывается порывом, поднимая клубы пыли.

Выпущена веревка. Падает на землю подросток. Захлебываясь кашлем, ползет на четвереньках подальше от дерева, подальше от оторопевших воинов.

Дрожит княжич от вида крови, залившей лицо фаворита, который медленно поднимается, ощупывая разбитый нос. Сплюнув, проходится языком по внутренней части щек и цокает. Сережка в левом ухе словно белесый зрачок.

Жарко княжичу. Жарко и ошеломляюще хорошо, ведь столь потрясающе правилен вид чужой боли, столь потрясающе приятно чужое страдание. Скапливается напряжением, обещает разрядку наслаждения.

Растягивает губы фаворита в усмешке. Уловил он перемену. Уловил то хищное, мелькнувшее в серебряных глазах.

— Как прикажете, — кланяется, облизнувшись. — Не будем здесь более задерживаться.

Женщины уводят детей в храм. Молят о милости Богов, но Боги безмолвствуют, ведь их посланцы пришли пожинать несчастные души. Льют монахи кипящее масло прямо на головы штурмующих стены воинов, посылают стрелы, рубят лестницы.

Отступает войско, щетинится. А затем приходит мысль, что, растелившись радужной завесой, вдруг обращается исполинской волной по воле княжича. Поглощает и неприступные стены, и сам храм, и весь склон.

Хохочет фаворит, рукоплещет:

— Славно-славно! Вы хорошо постарались! Мой господин будет вами доволен.

Наслаждение же, схлынув, оборачивается опустошением. Оборванные нити колышутся на ветру, мерещится княжичу в их потустороннем шепоте клёкот гневных воплей. Новые призраки следуют вереницей. Разрастается толпа у ложа, наслаивается рядами, заслоняя потолок.

Не расправляет крылья радость, и когда сухо кивает сыну князь. Зато на осунувшуюся бледную мать, пахнущую травяными отварами, глаз не поднять, хоть ей и не нужно видеть, чтобы почувствовать. Обвивает княгиня юношу за шею, позволяет спрятаться на своем плече:

— Гор, мой мальчик.

— Ей всё хуже, господин, — лекарь готов расстаться со своей головой в любой миг, ведь внимает холодно князь. — Как бы не умерла до родов.

— Тогда старайся лучше. Она обязана разрешиться в срок живым дитя.

На дне реки

— Любовь моя схожа

с дощечкою над ручейком

в лощине тенистой.

Опрокинется утлый мостик -

и в слезах рукава намокнут.[1]

Каркают вороны, пачкая высокое небо чернилами. Звякают височные кольца. Округлился живот княгини, тянет вниз. Две верные служанки следуют по пятам, готовые в любой миг помочь своей госпоже.

А ребёнок впереди согнулся в поклоне. Волочится подол, расшитый ветвями барбариса, останавливается шаг. Синева очей склоняется, превозмогая неудобство. Ребёнок изумленно стремится выпрямиться, но застывает, ощутив пальцы княгини на своем плече. Впиваются ногти.

— Не противься ему, — шепчет женщина, скорбны губы, знают и жалеют, только жертвы никогда не кончатся. — Если князь тебя возжелает взять, не вздумай брыкаться. Будь покорна, иначе он переломает тебе все кости…

— Каков прохвост, вы только представьте!

— Говоришь точно о мальчишке.

— А разве он не мальчишка?

— Да что ты! Служек может и легко провести, но не нас.

— Мне тут намедни новенькая поведала, что когда прежнюю хозяйку сопровождала мужа с попойки вытаскивать, то видела эту девчонку. Да не абы где, а в красном квартале в Кирё.

— Во дела!

— Неужто она беглая куртизанка? Что за позор! Я чуяла подвох, чуяла!

— А Нокко её ещё трогать запрещала.

— Как экономка подобную грязь пустила. Аж мерзко взглянуть.

— Зато сразу ясно, как она так ловко охмурила юного господина.

— Да что там юный господин, она и нелепого учителя умудрилась захомутать! Помните, расписывала, какой он хороший? А этот простак и не понял, что его вокруг пальца обвели. Как юный господин на войну, сразу принялся её грамоте учить, в город водить. Точно глупый пес.

— Стыд да срам.

— Она и к госпоже подход нашла. Та, бедная, места себе не находила, тосковала по сыну, так эта лисица давай её развлекать своими песенками.

— Это все мелочи. Вы лучше послушайте, она пять ночей подряд из покоев господина выходит.

— Да ты что!

— Не вру, не вру. Собственными глазами видела.

— Ничего святого нет.

— Видно поняла, от кого ей действительно прок будет.

— Играет ему на биве. Иль ещё на чем.

— Небось вскоре начнет нарядная ходить.

— Не поверишь. Я в её вещах новое платье нашла! Женское. Видно после последней ночи пожаловали.

— Быть не может!

— Что ж там у неё за таланты, раз так скоро подарки.

— Бедный юный господин. Угодил в сети настоящей искусительницы.

— Ничего, его отец уж знает, как с ней правильно обращаться.

Хохочут служанки. Сплетничают с завидным пылом, перемалывая косточки, зреют опухолью. Невольный слушатель тяжело сглатывает. Гул в ушах, солоноватый привкус на языке. Обрушивается лезвием приказ:

— Молчать!

Ужас на перекошенных лицах служанок. Вмиг лишились удовольствия, сипят просяще:

— Юный господин.

— Высечь бы вас! — ярость сокрушительна и всепоглощающа. Затмевает взор княжича. Дрожат руки, боль сковала грудь. Пальцы стискивают ворот, оттягивают, но все равно словно душит удавка.

— Позвольте, — произносит вдруг одна из служанок. — Но разве секут за правду, юный господин?

Бессилие. Вздутая ниточка вены на высоком лбу. Хватает ртом воздух княжич, резко разворачивается на носках. Удаляется поступь, только ярость разгорается пуще прежнего, жжет каленным железом.

— Пойдемте скорее отсюда, — испуганно лепечет другая служанка. — Вдруг юный господин вернется и правда прикажет нас высечь.

Смахивает пот со лба девочка. Скребет с остервенением каменный пол щеткой, пытаясь избавиться