Гор - Виктория Ман

Хризантема. Испуганно шарахается лошадь. Тошнота равнодушия. Не отводит взгляда княжич, слизывая солоноватые брызги с губ. Прерывисто поверхностное дыхание.

Падает изувеченное тело, падает голова. Слетает шлем. Спутанные обрывки жил и выпученные налившиеся кровью глаза. Фаворит, наклонившись, поднимает голову гонца за пучок волос и демонстрирует беснующимся воинам под одобрительный свист да хозяйский приказ:

— Украсьте её цветами и пошлите этому щенку.

***

— Готовьтесь! — натягивается тетива.

Склон неприступен за шеренгами щитов и рвами траншей. Олень вознамерился поднять на рога Змея.

— Огонь! — взлетают стрелы.

Чертят дорожки, прежде чем обрушиться на головы. Оседает ненадолго волна наступления. Мечутся всадники. Вырвавшись из окружения, пытаются зайти с тыла. Складываются и распадаются группки — неуловимы точно ветер. Клинки — расправленные крылья. Радужные переливы, внезапно вспыхнув в стане племянника, летят на княжеских всадников завесой.

— Неужто он привел молодой Цветок? — удивленно присвистывает фаворит.

Но князь не выказывает волнения. Следит за тем, как всадников ловят словно кроликов в поле, только достичь рядов противника они всё же успевают. Сбивают строй, вкушают крови, прежде чем захлебнуться. Лязг и вопли слышно даже здесь, на самой вершине.

Безоблачное серое небо — гладь старинного зеркала. Отражает жар, что вырывается из глоток потоками. Скользят подошвы, залеплены глаза, запечатаны уши. Камни несутся с треском, вспарывают землю. Щелкают катапульты, возвращаясь в исходное положение. Склон разверзается трещиной, что ползет вверх, пережёвывая сорвавшихся воинов.

— Каков хитрец, — тянет фаворит. Ни тени недовольства. Наблюдает пренебрежительно словно за театральной постановкой, пока радужные блики кружатся опавшей листвой в поисках новых жертв. Цветок, вывезенный из императорского сада тайком от дяди.

— Не так давно я задумался, — отрывает руку от луки седла князь. Его сын не оборачивается, хоть и чувствует, как отцовский взгляд замирает где-то между лопаток, словно мечтая собственноручно поставить клеймо. — Отчего Вестники были столь безропотны власти Народа Иль’Гранда. Ведь противоестественно живым Богам томиться в клети.

Над долиной нависает тень. Копится мерцающей тучей.

— И я понял, что это ошибка, как ошибка и то, чему учат в императорском саду, — шелест презрения.

Радужные блики, заметив тучу, устремляются ввысь. Силятся разбить её, но та монолит. Становится плотной словно полупрозрачная плита. Фаворит привстает на стременах. Строй противника разваливается в панике, ведь Хризантема не зря стяжала свою славу.

— Не за жажду ли обуздать истинных Богов поплатились Небесные Люди?

Сердце в груди юноши ухает вниз, когда плита внезапно приходит в движение. Срывается к земле, точно вмиг лишившись опоры, запечатывая общую могилу. Визг глохнет в грохоте, вспыхивает в последний раз радужными бликами. Треск скорлупы рассыпается осколками. Раздавлен очередной Цветок.

Нервный смешок княжича беззвучен. Хочется трястись, хочется забыться в лихорадочном припадке, а отец заканчивает вопросом, на который не требует ответа:

— Возможно ли, что более никто не смеет нами повелевать?

Грань плектра. Обводит контуры пальцами княжич, прежде чем прильнуть щекой, коснуться губами, безуспешно пытаясь услышать душисто-медовый запах османтуса. Хотя бы призрак. Пока дыхание оседает в груди, не имея возможности вырваться.

А молитва об избавлении сминает юношеские губы. Ловит плектр пульс денно и нощно. Носимый под сердцем, словно это может согреть его владелицу, вернуть, поведать, вымолить прощение, всё исправить.

Вены, синяки, шрамы. Хладны поцелуи витилиго, пышны бутонами. Забывается тревожным сном княжич в своем шатре.

Вода затопляет по щиколотки. Поднимается выше, кажущаяся совершенно реальной. Знакомая фигурка бодро вышагивает впереди. Поет переливами струн, и бежит за ней княжич

— Яль! Яль! — зовет радостно. Почти касается острого плечика, когда фигурка оборачивается.

Шипение впивается когтями в лицо, валит с ног. Брызжет гневом девочка, смыкая пальцы на шее юноши, норовя задушить. Светятся во мгле глаза, мечется хвост. Открывается пасть — кошачьи клыки.

Зверь скалится ласково. Вытеснив образ девочки, наклоняется к беззвучно содрогающейся груди княжича. Проходится шершавым черным языком по солнечному сплетению, прежде чем спуститься ниже, запустить когти под ребра. Схватить их, потянуть, выворачивая наизнанку. Вгрызается жадная пасть в податливую плоть живота под немые захлебывающиеся крики.

Молотят руки по воздуху, но не оттолкнуть, потому что шерсть срастается с кожей. Пришита на живую угасшими серыми нитями. Морда зверя уже в распотрошённом брюхе княжича. Карабкается к сердцу, раздвигая внутренности. Ползут черви, точат ходы.

Кошмар заканчивается, выпуская из плена тело, но разум во тьме. Хриплый кашляющий смех впивается пальцами в волосы. Нашептывает зверь. Его пасть уже лезет вверх по горлу, его клыки уже вместо зубов.

Бессонные ночи — даже не различить их меж собой. Воспаленные глаза цвета серебра смотрят во тьму, пока тьма смотрит белесыми зрачками, плетя поминальные венки, и не закончится это до тех пор, пока не утолит свой голод князь, и пока племянник императора жив.

Восседают князь и императорский наследник. Улыбается князь, поднимая тост за начало переговоров, отвечают его военачальники. Отвечают и вражеские военачальники, как и загнанный в угол племянник императора. Прежде чем его вдруг подбрасывает точно соломенную куклу. Скручивает, разбрызгивая кровь в чаши, валясь кишками в блюда.

Улыбается княжич, когда падает на стол выжатая оболочка. Разорван юный змей, не хватает только цветов. Поплатился за гордыню и не будет отомщен.

Застыли военачальники, объятые страхом и неверием, ведь священен закон гостеприимства. Обнажаются мечи, но сметает невидимая рука. Швыряет о потолок, о стены, размазывает по полу, перемалывая, щедро окрашивая в багровый и черный. Красота контрастов.

А с уст княжича срывается смех слепящего счастья, что заставляет волосы встать дыбом.

— Отчего вы хмуритесь, отец? — безумие в расширившихся зрачках. Вальяжно поднимается юноша, всплеснув руками. — Вы сами учили, что врагов надобно показательно казнить. — Ступают носки в кровавые лужи. Сторонятся княжеские военачальники, а смех неисчерпаем, всё льется и льется. Череп под ногой княжича ломается с притягательным хрустом. — Я хорошо запомнил ваш урок! И наказал щенка, как вы того желали!

Гаснущие свечи

— Ничтожество, — принимает пощечину княжич с блаженной улыбкой. Глядит затуманенным взором на отца, что возвышается горой. Капает кровь, содрана перстнем кожа.

— Разве вы не желали смерти императорскому племяннику?

Скрипит гнев на клыках князя. Верно, радостна и приятна ему эта смерть, но оскорбительна даже иллюзия потери контроля, а потому снова бьет сына князь да так, что у того откидывается от удара голова и на миг благодатная темнота принимает под свою сень.

— Я желал ему смерти, — пальцы в волосах юноши. Всплывает в его трепыхающемся сознании вдруг воспоминание о лабиринте, о бумажном шаре и о душащей хватке родителя. — Но я не отдавал тебе приказа убить. — Мутны очи. Не сопротивляется княжич, когда набрасываются на него. Когда доводят до харканья кровью, до треска