Гор - Виктория Ман

class="p1">— У меня получилось, — улыбка светится безграничной нежностью, а младенец потягивается во сне. Розовощекий, светловолосый, сосет кулачок. Пестрят на коже белесые пятна, переливаются радужные всполохи мирно и ровно там, где одна Пустота срастается с другой, питая. — Возьмите его, учитель. Моего младшего брата.

Всполохи отзываются ледяным покалыванием, когда Тодо принимает малыша. Сразу же перехватывает покрепче, прижав к груди.

— У него есть имя? — спрашивает девочка, но качает головой княжич.

— Матушка не успела его назвать, — изможденно приваливается к алтарю, прикрыв прозрачные веки. Дыхание застревает в легких, выходит со свистом. — Сыграй, Яль, — просит еле слышно.

Теплый взгляд на тонких руках, что проходятся по грифу. Зеленые глаза впервые не закрыты, впервые ловят каждое движение угасающего мира, пока голос струится летней ночью, обволакивая комнату колыбельной:

— Похорони разбитое сердце,

Ночь сокроет следы.

Спи, птенец гнезда вечного,

Ждёт нас свобода зари.

И когда придет срок,

Распустятся на холме цветы.

Распахнет ветер крылья,

Прочь из тесноты.

И умчимся ввысь, позабыв печалей плач,

Судьбу обретая в солнце славного дня.

Застывают дети, обернувшись с интересом. Послушно свернулся клубком кот в руках одной из княжеских дочерей. Слушает княгиня, расправлен расшитый ласточками подол. Китка склоняет набок голову, пригладив привычным жестом свои непослушные волосы.

Мгла подступает ближе. Ещё пульсирует где-то внутри, но покорно успокаивается, потому что теперь не нужно сопротивляться. Выдох:

— Спасибо.

Зверь клацает клыками, прежде чем наброситься в последнем порыве, отпуская, разлагая. Безвозвратно. Разгораются ослепительные всполохи вокруг княжича, задевают младенца, что мычит, выгнувшись в объятьях Тодо, прежде чем потухнуть.

Падает снег мелкими хлопьями. Запах свежести, запах чистоты, запах вечности. Замерзший сад черен землей. Рассыпались бутоны лилий, увяла листва, рухнул клен. Застыло тело княжича, замерла его кровь, развеялись призраки.

Пусто поместье. Коридоры, комнаты, залы. Безобразные руины, лишившиеся покрова иллюзии. Нити расправляются на ветру, отпевая.

Девочка, склонившись над бивой, глушит о неё рвущиеся рыдания. Осунувшийся Тодо с младенцем на руках вдыхает морозный воздух и никак не может насмотреться на зимнее небо цвета закрывшихся глаз.

Берег его реки навеки опустел в 107 год от Исхода.

Иной круг, иной путь

— Проходи, дитя, присаживайся, — радостна капель.

Укрывает платок голову монахини. Расписаны карнизы монастыря мандолами, а внутренние покои аскетично-скромны.

— Китта, пташка, подай нам чай, — юная прислужница услужливо улыбается вошедшей за монахиней девушке. — Наша гостья притомилась с дороги.

— Спасибо, — алый шнурок в вороных кудрях.

Спадает с плеч верхняя накидка, когда опускается на пол девушка. Ребёнок, примотанный двумя широкими полосами ткани к груди, спит, укрытый слоями одеялец.

Изогнутая крыша женского монастыря подбирается к небесной глади цвета молока и ежевики. Высечены строения в плоти горы ярусами, соединены крутыми лестницами и переходами.

— Ты одна к нам пожаловала, дитя? — округло лицо монахини, цвета древесной коры. Слеп левый глаз, прикрыт рванным веком, точно от пореза ножом.

— Нет, — встряхивает головой девушка, улыбается. — Мой спутник отправился в деревню. Ему ведь нельзя войти.

Ставит прислужница на пол поднос. Придерживая крышечку глиняного чайничка, разливает по чашкам травяной чай.

— Он за тобой вернется?

— Да, сестра, — пыхтит жаровня, греет руки девушка. — Не тревожьтесь, я не желаю вас обременять.

— О нет, я не потому спросила, — участливая улыбка, но единственный глаз монахини не смеется. — Хотела лишь убедиться, что он не бросил тебя.

— Что вы, не бросил, — смущение с примесью страха, не разгадать его причины. — Сестра, скажите, нет ли среди монахинь кого-нибудь, у кого есть грудное молоко?

Удивление ниточек бровей, а девушка указывает подбородком на безмятежно сопящего ребёнка:

— У меня нет молока, чтобы его покормить. Мы обращались к кормилицам, а в дороге давали ему пососать смоченную козьим молоком тряпочку, иногда воду с щепоткой рисовой муки…

— Диво, что он у тебя так крепко спит, — пододвигается ближе монахиня, убирает уголок одеяльца с головы ребёнка. Белокурые кудри вьются на макушке. — Китта, — прислужница сразу прекращает вытягивать шею в любопытстве, — позови-ка сестру Хитан. Не тревожься, накормим мы твоего малыша. Это мальчик или девочка?

— Мальчик.

— Пригожий, — щербинка меж потемневших от времени зубов монахини. Оглаживают голову мальчика сухие пальцы, не хватает мизинца. — Крупненький. Сестра Хитан недавно ребёнка потеряла, пусть покоится с миром невинная душа его. У него сердце было плохонькое. Но молоко у неё ещё есть, она будет рада тебе помочь.

— Благодарю вас.

— Ты так молода. Это твой первенец?

Кивает девушка. Уродливый шрам смял ожогом щеку, а на языке — заученная история. Возможно скоро её сменит другая, но в ней не будет ни князя, ни его скорбной супруги, и ни слова о живых Богах.

— Твой спутник — отец мальчика?

— Нет, он мой дядя.

— А что же отец? — заметив, как замялась девушка, монахиня добавляет. — Среди нас много тех, кто натерпелся от самоуправства разных людей. Кого-то покалечили телом, кому-то душу сломали. Продавали, преследовали, били…

— Ох, боюсь, я не расскажу вам ничего подобного, — гасло серебро глаз княжича, вверяя. Боль утраты выходила со слезами, прежде чем вернуться. Ложь стелется гладко. — Он умер, а я осталась с ребёнком. Своих отца и матери у меня нет, только дядя.

— Видно он хороший человек, но всё же знай, — пламя воинственно жёстких губ, — нашему монастырю покровительствует Изумрудная чета, что проживает в соседнем городе, а потому мы на любого управу найдем.

Смеется девушка, принимая заботу с теплом в сердце, ведь глядит уцелевшим глазом монахиня так, словно и правда готова взяться за оружие, оскалить клыки старой медведицей и задрать обидчика без капли сомнения.

— Спасибо вам. Но я не вру. Мой дядя правда мне зла не делает. Он не опаснее вас, сестра.

— Хорошо, раз так. Но помни — от мужчин много бед бывает, потому будь осторожна. А я за тебя молиться стану. За тебя и за мальчика твоего, — Китта спешит к ним по коридору. Следует за неё полная монахиня, припадая на левую ногу. Румян добродушия лик. — И если в деревне не сыщешь кормилицу, то тут оставайся. Мы всегда гостям рады.

И девушка правда задерживается дольше чем на день. Играют струны бивы, взвиваясь перекличкой птиц. Набухают почками, лопаются, выпуская молодость зелени. Сыто гукает малыш, подрастая. Сменяются сезоны.

Но живет неведомый никому страх в душе девушки, а потому наступает срок, и машет она на прощанье монахиням, успевшим стать ей добрыми знакомыми. Уходит в сопровождении высокого мужчины с обсидиановыми очами туда, где стрекот сверчков парит над морем душистых трав, где пашется плодородная земля, где солома укрывает покатые крыши хижин, а грамота — исключительно удел знатных.

Бегут девушка и мужчина прочь от