Гор - Виктория Ман

возможного, окрашиваются гнетуще-кровавым, прежде чем рассыпаться на множество соцветий. Цветет ликорис. Цветет горьким ядом символ павших. И трещит уже Хризантема, и уже Хризантема отступает в смятении, хватая всё вокруг, рождая грохот и утробную дрожь земли.

Направляется к поместью, протаскивая Лилию за собой туда, где есть нити, среди которых можно затеряться, которые можно выставить пред собой щитом. Туда, где узки коридоры и скупо пространство. Расчёт на слабину, ставка на краткий миг, что станет роковым для Лилии. Бушует снежный буран, раскалывается земная твердь.

А Лилия не слышит, Лилия не видит. Шагает, стирая всё на пути. Радужное море нахлестывает валами, скручивает лепестки Хризантемы, так как учили некогда скручивать конечности соломенной куклы, конечности живого человека. Потрошит ряд за рядом, даже когда Хризантема оказывается чересчур близко, даже когда пытается содрать короткими ногтями кожу, даже когда смыкает руки на горле Лилии, жалея, что не придушил ещё малым дитя.

Капает раскаленное пламя, капает дымящаяся кровь. Осыпается осколками меч. Взлетает плектр лезвием. Хлещет потоками Пустота, сталкивается, расходится, чтобы схлестнуться вновь.

И видит в последние мгновения жизни Хризантема. Видит Мировое Древо в искрящихся потоках бесконечной песни, видит собственную ничтожность пред Пустотой, видит Иссу.

Сточенные клыки пасти. На каждого зверя найдется другой зверь. Оскал острых клыков. Скрюченные пальцы и сусальное золото копны в них. Пустой взгляд и белесые точки зрачков.

Когда-то говорили, что Хризантема не замечала ранений. Когда-то говорили, что хохот её был слышен даже за пределами дворца в Ночь Багровых Слез. Когда-то говорили, что Хризантема остановилась лишь у подножия трона.

И Лилия не замечает ранений. Но Лилия молчит, затерявшись в собственном животном вопле глубоко внутри себя. Но Лилии не нужен трон. Ей ничего не нужно в обители незамутненного хаоса безумия и воли.

«Зверь».

«Зверь».

«Зверь».

По вискам катится пот. Мужчина утирает его дрожащей рукой. Он не уверен, что его тело всё ещё прежнее. Возможно ноги покрылись струпьями, язвы ползут по спине, волосы поседели, а кожа обвисла, потому что Распад вспыхивает столь ярко.

Увядшие цветы покрыты кристаллическим налетом. Дощечка с именем княгини и погасшие палочки благовоний. Две костяные фигурки на алтаре. Сидит княжич, привалившись к нему спиной, сгорбившись, закрывшись от мира рукавами. Ещё живой.

Нужно лишь ударить. Хотя бы попробовать прервать затянувшийся кошмар, что способен выбраться за пределы поместья. Как в сказке отправиться безвольным рабом туда, где ждет так много новых нитей. Но девочка цепляется за пояс, глядит на мужчину с мольбой, мотая головой.

Вновь худенькая фигурка возникает в углу покоев. Расслабленно проводит по струнам. Вторая фигура склоняет укрытую жемчужной сетью голову. Всплескивает руками, словно собираясь захлопать в ладоши, засмеяться звонко, ведь резвятся дочери в саду, здоровые, беззаботные, счастливые. Третья фигура, устроившись на веранде, сдержанно улыбается конопатыми чертами и карими глазами. Положив на колени меч в ножнах — голубая лента эфеса, продолжает нести свою службу.

Скрип половиц под ногами гостей. Княжич вздрагивает. Поднимает голову. Удар смял скулу, разорвав бледную кожу до сухожилий. Отпечатки отцовских пальцев на шее: иссиня-черные подтеки, а грудь и плечо юноши прилипли к одежде паленной плотью. Щурятся подслеповато глаза зимней стужи, хмурится болезненно лоб, прежде чем бескровные губы расплываются в наивной детской улыбке, признав:

— Учитель!

Рассыпались светлые волосы княжича по мгле траурного одеяния. Кислый привкус во рту. Тодо громко сглатывает, а юноша продолжает улыбаться, протягивая руку в попытке коснуться. Сорваны ногти под мясо.

— Вы пришли. Матушка, — оборачивается княгиня, прекрасно безликая за жемчужной сетью. — Учитель к нам вернулся!

— Юный господин, — кинжал падает с кратким стуком.

Подгибаются колени Тодо. Зверь из мыслей растворяется, будто его и не было. Лишь ребёнок, что захлебнулся незамеченный в реке под сотней взглядов, глядит изумленно на оседающего мужчину.

— Вы устали, учитель? — спрашивает взволнованно. Рассечена серебряная бровь, кровь застыла на длинных ресницах.

Берег всегда казался Тодо таким безопасным, но крошит булавой вина за несказанное, за несовершенное. Княжич же продолжает воодушевленно:

— Матушка, думаю, стоит позвать служанок. Пусть поскорее подадут чай учителю, — рассеянный взгляд устремлен в пустоту, оседает вдруг росой, потерявшись. — Так холодно. Почему так холодно?

— Снег пошел, — шепчет Тодо, снимая с плеч накидку. Осторожно наклоняется к княжичу, но ткань повисает в радужных бликах. Расходится дырами, не давая укрыть. — Только и всего.

— Снег?

Визжат дети, барахтаясь в траве. Взлетает в воздух мяч. Серое небо изумительно близко, льнет пуховым одеялом. Взгляд княжича медленно передвигается по покоям. И вдруг задерживается на девочке за спиной Тодо. Стон струн, шелест птичьих крыльев. Мяукает пятнистая тень в саду, удирая от детей. Взгляд же юноши проясняется, и судорога проходит по его лицу, кривит губы, ломает брови, углубляет шрамы:

— Яль? — девочка спешно поправляет волосы, пряча шрам ожога на щеке. Шмыгает тихо:

— Да, юный господин, — наставление учителя, кошелек, что он настойчиво дает ей, сверток с его одеждой. Князь, который не примет отказа. Раскаленная кочерга. Опадают срезанные волосы, тонет в реке девочка, выплывает на другой берег остриженный наголо изувеченный мальчик, лишенный музыки и голоса. — Я тоже к вам пришла.

Боль сотрясает серебро, заливает краснотой. Кровь тает на ресницах, стекая по дрожащему подбородку.

— Яль? — задыхается княжич. — Яль? — Скорчившийся в ужасе, застывший и не знающий, как двинуться от всепоглощающего стыда. — Яль. — Потому что девочка огибает Тодо. Подходит совсем близко к юноше, не заботясь о радужных бликах. — Молю, прости, прости меня. — Садится на колени, заветный шнурок вокруг запястья княжича зовет её к примирению. — Молю, я…

— Я прощаю вас, юный господин, — привычная улыбка ласкает сердце. Девочка медленно вдыхает через нос, силясь не дать волю слезам. — А вы простите меня. Я была так зла и так напугана.

Соскальзывает шнурок. Девочка жмурится, сдерживая вопль. Блики трещат злым пламенем. Одернуть, спрятать в ладони. Зачарованно наблюдает княжич, как подрагивающие от боли девичьи пальцы еле-еле завязывают шнурок на темных кудрявых прядях. Непрошенные слезы чертят немые дорожки:

— Спасибо, что сохранили его, юный господин.

Плектр касается струн, плектр за пазухой юноши покрыт толстой коркой чужой плоти. Слабость разъедает кости, заставляет княжича поёжится, превозмогая муку:

— Сыграй мне, Яль.

Фигурка в углу комнаты мерцает кошачьими глазами. Мурчит тихо, протягивая биву своему оригиналу. Привычная округлость форм. Тодо замечает вдруг движение в складках юношеских одежд.

Траурная процессия утопает в морозных сумерках. Расходится печальная весть о смерти княгини, предлагая вернуться.

Вздрагивает болезненно княжич. Склоняется над чем-то, что спряталось меж его бедер.

— Юный господин? — поддается вперед Тодо.

— Матушка, — охрипший голос. — Просила.

Шорох. Распутывает уютный кокон рукавов княжич, стараясь не задеть собственных сломанных ребер.