Вьетнам. Отравленные джунгли - Александр Тамоников

— Ну, вы и скажете, Никита Владимирович… — улыбнулся журналист. Понятие «личное пространство» для него, похоже, не существовало. — Рад, очень рад… Но я с претензией к вам, Никита Владимирович. Кто обещал устроить экскурсию по местам не столь отдаленным? Кто обещал, что обязательно ее проведет, как только разгребется с текучкой? Так и ношу в кармане допуск от своего руководства и даже разрешение от вашего руководства, а вы все отнекиваетесь и прячетесь. Нехорошо, Никита Владимирович…

— Совершенно забываю, мой друг, совершенно забываю… — Никита скорбно поджал губы. — Впрочем… вы сейчас свободны?

— Разумеется! — воскликнул журналист. — Ради такой поездки могу отложить остальные дела! Вы ведь на машине?

— Составишь компанию? — повернулся Ханов к Андрею. — Документы с собой? Одет вроде прилично…

— Не совсем понимаю, о чем речь, Никита.

— Поехали, узнаешь. Ничего не бойся, со мной не пропадешь. Есть у меня в этом заведении парочка знакомых со знанием английского языка…

Это была тюрьма, где содержались пленные американские летчики. Действовал режим секретности, но Никита был вхож и в эти круги. Происходящее интриговало. Рощин всю дорогу пребывал в возбуждении, рассказывал несмешные анекдоты, а когда въехали за бетонный забор и захлопнулись стальные ворота, как-то собрался, сосредоточился, подтянул к себе «Зенит» с широким профессиональным объективом.

— Вынужден огорчить, мой друг, — огорошил его Ханов. — Никакой съемки — здесь даже я бессилен. Сдайте аппаратуру на пункте пропуска и не вздумайте хитрить. Вы хотели встретиться с господином Купером, и эта возможность вам предоставляется. Я знаю, что у вас широкие полномочия, Евгений Анатольевич, вам многое позволяется у себя в редакции, но все же держите себя в руках, договорились? Нам ведь не нужны неприятности?

Ханова здесь знали, вьетнамская охрана беспрепятственно пропустила людей внутрь. Заведение располагалось на северной окраине Ханоя, имело несколько степеней защиты. Охраны явно больше, чем заключенных. В окрестностях — малоэтажные здания, пустыри, свалки, ни одного стратегического объекта, поэтому район не бомбили. Здание было бетонным, двухэтажным, имело несколько ответвлений от основного корпуса. Охранники с автоматами учтиво кивали, пропускали русских товарищей — их определяли уже по лицам. Запутанные полутемные коридоры, страшная духота. Рощина куда-то увел сотрудник в штатском, Никита с Андреем остались в коридоре.

— Кто такой Купер, Никита?

— Пилот «В‐52», сбит под Нгон Нфуеном несколько месяцев назад. Выжить удалось только ему, остальные погибли. Внизу Купера чуть не растерзали мирные жители, но солдаты спасли — у них выдержка лучше. Джесси Купер — нормальный парень, с ним поработали, теперь это идеальный образец для обличения распоясавшейся американской военщины. Парень словно на другой планете жил. Не помню, с чего началось, но к нему решили присмотреться. Под охраной привезли в район, который бомбила его эскадрилья, показали последствия, потом отвезли в ближайший морг — и еще кое-что показали. Почти все погибшие — гражданские. Купера это сильно впечатлило — он был уверен, что бомбит военные объекты. Сообщил, что будет сотрудничать, дабы искупить вину. Его содержат отдельно, чтобы свои не задушили. В общем, рассказал все, что знал, выдал ценную информацию, больше выжать нечего. Заявляет, что раскаялся, перековался и после освобождения из плена будет просить политического убежища в СССР. Поэтому с ним работают журналисты. От парня, кстати, будет толк — его будущие обличения гармонично лягут на антивоенную шумиху в Штатах. Фигурант, как говорят, перспективный…

— Политическое убежище, надо же… — недоверчиво пробормотал Андрей. — А такое бывает?

— Да чего в нашей жизни не бывает? Скоро выйдет серия репортажей о простом американском парне, у которого открылись глаза, и он понял, в каком обществе живет… Давай прогуляемся, время есть.

Они вышли во внутренний двор. Пространство было зарешечено — своеобразная «баскетбольная площадка» внутри двора. По периметру курсировала охрана с суровыми лицами. За решеткой томились человек двадцать — заключенных вывели на прогулку. Одежда превратилась в лохмотья, многие были в гражданском. Лица в большинстве — европейские, исхудавшие, серые, обросшие бородами. Люди слонялись в замкнутом пространстве, презрительно поглядывали на охрану. Несколько человек сидели на земле, беседовали. Седой мужчина с осунувшимся лицом кашлял в кулак. На офицеров, вышедших из здания, устремились неприязненные взгляды. Кто-то сплюнул. Другие смотрели оценивающе, с какой-то тайной надеждой.

— Да уж, не гостиница «Космос», — пробормотал Андрей.

— А иного не заслужили, — пожал плечами Ханов. — Ладно хоть не убили. Ты представляешь, сколько бед они натворили — и это без всякого преувеличения. Многие погибли, скончались от болезней, но остальные сидят, терпят, ждут, когда закончатся переговоры в Париже и их всех освободят. То, что ты видишь, еще приличные условия. Прогулки, крыша над головой, чем-то поят и кормят, почти не издеваются, могут врача пригласить, если очень надо. Основная же масса сидит в ямах — причем сидит годами, вот там действительно условия адские, болезни — пышным цветом. Многие с собой кончают… На эту тюрьму несколько раз совершались атаки, проникал американский спецназ, южновьетнамский — устраивали ночные нападения, чтобы освободить своих. Все атаки отбивались, а теперь охрану многократно усилили, так что даже корпус морской пехоты США не пройдет. Нынешний контингент — полторы сотни страдальцев. Публика сидит любопытная, есть и стойкие господа, поневоле зауважаешь, хоть и враг… Давай еще пройдемся.

Они вернулись в здание, спустились в подвал. Помещение почти не проветривалось. Несколько раз пришлось свернуть, погружаясь в клоаку. Конвоир смерил их пристальным взглядом, сдержанно кивнул и растворился в полумраке. Пленные жили в зарешеченных отсеках, спали на каких-то тюфяках. В подвале царил удушливый смрад, кто-то надрывно кашлял. Никита подвел Раевского к решетке. Внутри что-то заворочалось, поднялся истощенный мужчина среднего роста с немного квадратным лицом. Он был уже не юноша, порядком за тридцать, и выглядел ужасно. Кожа была серой, словно покрыта налетом тли, борода торчала клочьями. У мужчины дрожали ноги, он вцепился узловатыми пальцами в прутья решетки, всматривался мутными глазами. Освещение в этой части подвала было отвратительным.

— Это опять вы… — хрипло пробормотал узник. — Чертов КГБ…

— О, тебя и здесь знают, — подметил Андрей.

— Точно, — кивнул Никита. — Как писал поэт Есенин, «каждая задрипанная лошадь знает мою легкую походку». Здравствуйте, Джон, как вы, ничего?

— Я в порядке, разве не видно? — Сухие губы арестанта изобразили скорбную улыбку Пьеро. — Вы снова явились к Куперу? Больше ведь у вас нет никого? Купер — трус, слабак и предатель…

— Зато вы — образец стойкости и отваги, которому бесполезно доказывать, что убивать гражданских — плохо. Впрочем, — повернулся Ханов к Раевскому, — Маяковского он не читал, едва ли представляет, что такое хорошо, а что такое плохо. Кстати, познакомься, Андрюха, — боевой летчик Джон Маккейн, сбит над Ханоем в 67-м году и уже пять лет парится во вьетнамском плену. В яме он тоже сидел. Да где он только не сидел.