Вьетнам. Отравленные джунгли - Александр Тамоников

— Ты прямо как «Фантом», — пошутил Андрей, отстраняясь. — Следила за мной, о женщина?

— Следила, — призналась Нина. — Но очень ненавязчиво, по всем правилам сыскного дела. Скоро вообще не сможешь от меня отбиться… Ты не рад?

— Я очень рад… Подожди, я даже сигарету не выбросил…

— Так выбрасывай, и пошли… — Она потянула его на примыкающую аллею — и вовремя, навстречу шли люди, смеялись.

— Ты уверена?

— Конечно, мой милый, мы с тобой лишние люди на этом празднике жизни — наизусть знаем все, что будет. А «Свадьба в Малиновке» мне никогда не нравилась и уже вызывает болезненную чувствительность — заумно говоря, идиосинкразию…

Она задыхалась от смеха, тянула его в глубь парковой зоны. За изгибом аллеи опять припали друг к другу, завелись. Лунные огоньки женских глаз загадочно мерцали в темноте. Со стороны сцены разразились овации, кричали и смеялись люди. Их опять вспугнули, и они бросились дальше. Потом свернули с тропы, протиснулись сквозь кустарник. На краю парка ютились бамбуковые хижины. Кроны развесистых деревьев закрыли небо. Между стволами были натянуты гамаки. Этим местечком в послеобеденное время пользовались вьетнамцы — прятались от палящего солнца. Сейчас здесь никого не было, и не удивительно — все ушли на концерт. Заниматься любовью в гамаке было еще труднее, чем на раскладушке, но разве существуют преграды для влюбленных? Они залезли в гамак, задыхаясь от смеха, сбросили одежду на землю. Засеки их в эту минуту руководство — последовали бы жесткие оргвыводы. И бесполезно объяснять, как хочется, когда нельзя!

А когда все кончилось, быстро оделись и, опять прижавшись друг к другу, перевели дыхание.

— Прости, не удержалась, — прошептала Нина. — Только не подумай, что я такая развратная…

— Что ты, никогда не подумаю. Совершенно нормальное поведение для нормального человека.

— Мне немножко стыдно… Какой пример мы подаем нашим целомудренным вьетнамским друзьям? Но это вынужденная мера, я сегодня не смогу к тебе прийти — в четыре утра мы должны быть готовы к поездке в Ангун и уже сидеть в автобусе. Это объясняется мерами безопасности, не я их придумала. Не волнуйся, нас будет сопровождать усиленный конвой. Поездка на трое суток, мне так жалко, милый…

Это действительно был нож под сердце. Где он будет через три дня? Опять разлука — нервничать, считать дни. У него командировка кончается под Новый год, у Нины — примерно тогда же. Она уедет в свою Пермь, он — в Свердловск. Может быть, дадут краткосрочный отпуск — слетает к родным на историческую родину. Все закончится, останется горечь, воспоминания…

— Ты никогда не задумывалась сменить фамилию? Есть у меня одна на примете, хорошо звучит, навевает ассоциации с победоносной войной 1812 года… Уверен, она тебе подойдет. — Он не узнал своего голоса и сам изумился, что такое сказал.

Нина застыла, перестала дышать, как-то даже съежилась. Потом пробормотала:

— Заметь, Раевский, я эту тему никогда не поднимала, и тебя за язык никто не тянул. Ты сам это сказал. Нет, я допускаю, что слова вырвались под впечатлением момента… А вот завтра, когда меня не будет рядом и ты будешь в здравом уме, вдали от соблазнов, подумай еще раз. Учти, то, что мы делаем сейчас, и семейная жизнь — это разные вещи, можно сказать, противоположные…

— Уж мне ли не знать, — проворчал Андрей. — Но ничего другого ты от меня не услышишь.

— Давай не будем спешить, хорошо? — обняла она его за плечи, закрыла глаза. — Звучит хорошо, не спорю, но впереди еще долгие восемь месяцев командировки…

«Значит, будем дни считать, — подумал Андрей. — Как солдат срочной службы — до дембеля…»

Пробиться в госпиталь к Вадиму Гарину удалось с третьей попытки. Помог вездесущий Никита Ханов, оказавшийся поблизости на «газике».

— Иди, навещай своего пострадавшего, — снисходительно разрешил он, когда утряс вопрос с неприступными медсестрами. — Я тебя подожду. Есть идея прошвырнуться на выставку достижений вьетнамской армии. Не век же тебе в хижине коротать, а твоя любовь до гроба все равно уехала.

Вадим сидел на кровати, как сыч, огрызался на медперсонал, а при виде командира сменил гнев на милость и позволил себе улыбнуться.

— Ты напомнил мне одного героя из нашего мультфильма… забыл, какого…

— Ежика в тумане?

— Нет, хуже. Это был злой и взъерошенный галчонок, который на всех крысился и разве что матом не ругался. Держи, боец! — Андрей выгрузил на тумбочку увесистый сверток. — Завтра наши придут, то же самое принесут.

— Что это? — Гарин подозрительно потянул носом.

— Это фрукты. Апельсины здесь не водятся, пришлось довольствоваться заменителем. Мангостины, логаны, манго, папайя, личи, рамбутан…

— Издеваешься, командир? Я таких слов никогда не слышал. Как я это есть буду?

— Не знаю, просто ешь. Надзиратели разрешили пронести, значит, ничего заразного.

— Про надзирателей — это ты в самую точку, — возбудился Вадим. — Если бы я знал, что здесь такой тюремный режим, то ни за что бы под пулю не полез. Слушай, командир, включи там свои связи, может, меня условно-досрочно освободят? Пулю извлекли, жить буду, какого черта им всем от меня надо? Здесь нет ни одной приличной медсестры, а врачам женского пола — далеко за сорок.

— А тебе молоденьких подавай? Довольствуйся тем, что есть. Не волнуйся, мы будем тебя помнить. Напрягись, Вадим, ты же офицер, а наш девиз — презирать трудности.

Раевский провел с больным минут пятнадцать, наотрез отказался рассказывать о своих «лесных» приключениях. Разве не достаточно, что они с Давыдовым живы? Потом в дверь пролезли остальные члены группы — они прорвались с боем, при этом Газарян продолжал вести «арьергардные бои», — и Андрей ретировался.

— Прокатимся? — предложил Никита Ханов, жестом приглашая в машину.

Этот парень мог беспрепятственно перемещаться по городу и ни перед кем не отчитывался. «Выставка достижений» северовьетнамской ПВО находилась на окраине города и работала каждый день. Сомнительно, что ее могла разбомбить американская авиация — даже если бы захотела. «Дважды не расстреливают», — объяснил Никита. На обширном пустыре была представлена вся «линейка» сбитой американской авиатехники, включая вертолеты, самолеты-заправщики, самолеты радиоэлектронной борьбы и разведки. Доставить сюда это благолепие было непросто, но оно того стоило. Денег за осмотр не брали, и здесь всегда было людно. Блуждали толпы любопытных. Выставка охранялась по периметру, незримо присутствовали сотрудники спецслужб в штатском. Здесь были представлены целые галереи искореженного металла, сбитой техники было много, выставка занимала несколько гектаров. Принадлежность летательных аппаратов сомнений не вызывала — звезды ВВС на фюзеляжах, узнаваемые очертания «Фантомов», палубных «Дугласов», «летающих крепостей» «В‐52». Присутствовали журналисты с загнивающего Запада, аккредитованные в Ханое, пишущая братия из стран Варшавского договора. Имелись даже «экскурсоводы», владеющие английским языком. Выставка впечатляла. Офицеры бродили по представленной экспозиции, разглядывали груды металла. От некоторых самолетов практически ничего не осталось, другие были вполне узнаваемы. Щелкали затворы фотоаппаратов, люди живо обсуждали выставку. «Гарри, ты уверен, что это американские самолеты? — интересовался у коллеги лысоватый обладатель англосаксонской внешности. — Тебе не кажется, что эти ушлые вьетнамцы водят за нос весь мир? Это могут быть советские самолеты, какие-то еще — нанесли на них американские эмблемы, опознавательные знаки…» — «Увы, дружище, такое не подделаешь, — уныло отзывался коллега. — Это самолеты ВВС США. Думаешь, вьетнамцы их сбивают? Ничего подобного — это работа русских». — «Боже правый, какая жестокость… — удрученно качал головой журналист. — Ведь в каждом из этих самолетов находились живые люди…»