Агент на передовой - Джон Ле Карре

И вот он уже стоит перед кассой, неуклюже балансируя подносом в одной руке, а другой шаря по карманам в поисках бумажника, дипломат зажат между длиннющих ног. А теперь Эд, кодовое имя Дельта, перешагивает порог, по-прежнему вооружённый подносом и дипломатом, обводит взглядом столики во дворе и щурится так, словно надел не те очки. А я вспоминаю, как давным-давно прочёл в одном чекистском руководстве: за едой участники секретной встречи выглядят естественнее.

Вспоминаю, как я пытался прочитать что-то на лицах моих chers collegues, но все как заворожённые дружно пялились на экраны. Я поймал себя на том, что единственный смотрю не туда, и поспешил исправиться. Сидящего напротив меня Дома вообще не помню. Кто-то ёрзал на стуле, как зритель на скучном спектакле, кто-то менял положение ног, кто-то откашливался — главным образом наши мандарины, тот же Гай Браммел. Ещё помню, как вечно обиженная Мэрион широким шагом на цыпочках вышла из комнаты в сопровождении своих юристов-копьеносцев в тёмных костюмах. Как можно так передвигаться, да ещё в длинной юбке, я не совсем понимаю, но у неё это получилось. Три силуэта мелькнули в ярко озарённом проёме, и охранники закрыли за ними двери. Помню, как я хотел сглотнуть слюну, но не вышло, а внутри что-то поднималось, как после пропущенного удара в живот, когда ты не успел напрячь мышцы. Я бомбардировал себя вопросами, не имевшими ответа. Как я сейчас понимаю, теми самыми, что посещают любого профессионального разведчика, когда до него вдруг доходит, что агент обвёл его вокруг пальца. Он лихорадочно ищет разные оправдания — и ни одного не находит.

Разведка не выключается только потому, что выключился ты. Шоу продолжается. Это касалось моих дорогих коллег. Это касалось меня. Я досмотрел кино до конца, в реальном времени, не сказав ни слова, не позволив себе ни единого жеста, который мог бы каким-то образом испортить удовольствие другим зрителям в зале. Хотя тридцать часов спустя, когда я стоял дома под душем, Прю обратила внимание на кровавые следы, оставшиеся от моих ногтей на левом запястье. Она мне не поверила, что это травма, полученная на корте, и даже — редкий случай! — обвинила меня в том, что это следы чужих ногтей.

И я тогда не просто смотрел на Эда, пока на экране разворачивался сюжет. В этом зале я один знал язык его тела — по игре на корте, по нашим посиделкам за Stammtisch. Я знал, как он может меняться в зависимости от приступа гнева, который необходимо выплеснуть наружу, как слова застревают у него во рту, когда он пытается высказать всё разом. Неудивительно, что, когда Перси прокрутил запись назад к моменту, где Эд замешкался на пороге кафе, по короткому кивку я сразу догадался, что он высматривал не Валентину, а Тадзио.

И только после того, как Эд его обнаружил, он подошёл к Валентине. То, что Тадзио уже покидал сцену, лишь подтверждает, что даже в моменты кризиса я сохраняю голову и мыслю как опытный оперативник. Эд и Тадзио предварительно договорились. Представив Эда Валентине, Тадзио выполнил свою миссию и быстро удалился, оставив их вдвоём. Теперь они могли непринуждённо вести беседу — двое незнакомцев, сидящие рядом, попивающие чай и закусывающие багетом с чеддером и бисквитным пирожным соответственно. Подытожим: классическая конспиративная встреча, отлично оркестрованная, или, как выразился бы Аркадий, слишком совершенная. И джинсовая курточка сработала как надо.

Та же история со звуковой дорожкой. И тут я имел преимущество над остальными зрителями. Эд и Валентина говорили всё время на английском языке. Её английский хорош, но не без сладкозвучного грузинского маркера, который так завораживал Аркадия лет десять назад. Было в её голосе ещё что-то — тембр? акцент? — преследовавшее меня, как давно забытая мелодия, но как я ни старался определить этот феномен, он от меня ускользал.

Ну а голос Эда? Вот тут никакой загадки. Та же простецкая речь, с которой он ко мне обращался на первом бадминтонном матче: дробная, ворчливая, сумбурная и временами откровенно грубая. Она будет звучать у меня в ушах до самой могилы.

* * *

Гамма и Эд, подавшись вперёд, разговаривают. Она настоящий профессионал, и порой её слова с трудом улавливает даже микрофон на столе. А вот он, напротив, кажется, не в силах говорить тише определённого уровня.