Агент на передовой - Джон Ле Карре

По просьбе Москвы мы предоставили фотографии кафе, внутри и снаружи, а также подходов к нему. По настоянию покровителей Сергей дважды там отужинал, внутри и снаружи, оба раза между семью и восемью часами, и доложил Москве о количестве посетителей, после чего ему было приказано не светиться там без особого распоряжения. Так что он сидит в своей полуподвальной квартире и ждёт дальнейших указаний.

— Я буду всем сразу, Питер, — пообещал он мне. — Одна половинка торчит на конспиративной квартире, а вторая занимается контрразведывательной деятельностью.

Он употребил слово «половинка», поскольку разделит оперативные обязанности со своим школьным другом Тадзио. А если они случайно пересекутся, то проигнорируют друг друга.

Я присматриваюсь к лицам в толпе — вдруг увижу знакомое? Валентину, подружку моего Аркадия, во время её пребывания в Триесте, а также когда они отдыхали на Адриатическом побережье, постоянно снимали на видео и фотографировали как московского эмиссара и потенциального двойного агента. Но женщина с правильными чертами за двадцать лет могла проделать со своим лицом всё что угодно. Наш отдел компьютерной графики представил целую галерею вариантов. Любой из этих портретов может оказаться новой Валентиной, или Аннетой, или как её теперь зовут. Я присматриваюсь к женщинам разного возраста, выходящим из автобуса на остановке, но ни одна не направляется к воротам в сторону кафе и парка. Скрытые камеры сходятся на пожилом бородатом священнике в лиловом стихаре с пасторским воротником.

— Ты с ним имел дело, Нат? — звучит в наушниках голос Перси.

— Спасибо, Перси, но бог миловал.

Раздаются смешки. А мы снова сосредотачиваемся. Другая, дрожащая камера скользит по скамейкам по обе стороны битумной дорожки. Предполагаю, что она закреплена на дружелюбном полисмене, отвечающем на улыбки сидящих. Камера задерживается на женщине средних лет в твидовой юбке, широкополой соломенной шляпе и добротных коричневых полуботинках, читающей бесплатную газету «Ивнинг стандард». Рядом с ней хозяйственная сумка. Может, она член женского боулинг-клуба. Или Валентина, ждущая, когда её узнают. А может, просто старая дева, не боящаяся жары.

— Возможно, Нат? — очередной вопрос в наушниках.

— Возможно, Перси.

Камера берёт открытое кафе. Мы видим две пышные груди и покачивающийся чайный поднос. На подносе заварной чайничек, чашка с блюдцем, пластиковая ложечка и пакетик с молоком. А ещё ломтик генуэзского фруктового пирожного в целлофане на бумажной тарелке. Движущаяся камера выхватывает ноги, руки, лица, зонтики. Мы приближаемся вместе с подносом к столику. Женский голос, свойский, дружеский, натренированный самим Перси, спрашивает в спрятанный на шее микрофон:

— Простите, мой драгоценный. Этот стул свободен?

К вот на нас глядит дерзкое веснушчатое лицо Тадзио. Он говорит прямо в камеру, на безукоризненном английском. Ну разве что угадывается каденция немецкого или, если вспомнить про Цюрихский университет, швейцарского характера.

— Боюсь, что занят. Дама отошла за чаем, и я пообещал сохранить за ней это место.

Камера выхватывает свободный стул. На спинке висит джинсовая куртка — та самая, в которой Тадзио встречался с Сергеем в пивной на Трафальгарской площади.

Включается камера покруче, так сказать, снайперская, расположенная в верхнем окне сломанного двухэтажного автобуса с отпугивающими треугольниками на боку, который Перси велел установить сегодня утром как один из стационарных постов. Эта камера не дрожит. Она берёт крупный план: Тадзио попивает кока-колу через соломинку, листая сообщения в смартфоне.

В кадр попадает женская спина. Уже не твидовая и не широкая. Элегантная спина, сужающаяся в талии. С намёком на занятия в спортзале. Белая блузка с длинными рукавами, лёгкая жилетка в баварском стиле. Изящная шея. Мужская соломенная шляпа. Голос, долетающий до нас из двух несинхронизированных источников, — один, подозреваю, это солонка на столе, а второй — направленный микрофон, откуда-то подальше, — сильный, забавный, с акцентом:

— Извините, милейший. Этот стул свободен или он предназначен исключительно для вашей курточки?

Тадзио вскакивает, словно по команде, и весело восклицает:

— Свободен, леди! В вашем распоряжении!

С демонстративной галантностью он срывает куртку и, повесив её на спинку своего стула, снова садится.

Другой угол, другая камера. Женская спина с оглушительным грохотом ставит свой поднос, переносит на столешницу бумажный стаканчик с чаем или кофе, два пакетика с сахаром, пластмассовую вилку и бисквитное пирожное, кладёт поднос на стоящую рядом тележку и садится возле Тадзио, так что её лица мы по-прежнему не видим. Не говоря ни слова, она берёт вилку, отрезает кусочек пирожного и отпивает из стаканчика. На её опущенное лицо падает тень от шляпы. Но сейчас мы услышим вопрос, и голова поднимется. А между тем Тадзио бросает взгляд на часы и ахает, словно вспомнив о срочной встрече, тут же вскакивает, хватает свою джинсовую куртку и поспешно ретируется. Вот теперь покинутая им женщина нам лучше видна. Стройная, красивая, темноволосая, около пятидесяти пяти, хорошо сохранившаяся. Она в длинной тёмно-зелёной хлопчатобумажной юбке. Выглядит эффектнее, чем требуется от женщины-агента, путешествующей под естественным прикрытием. Ничего нового. Неудивительно, что Аркадий в неё влюбился. Тогда это была его Валентина, теперь она наша. Команда наблюдателей явно пришла к тем же выводам, что и мы: на экранах красной фосфоресцирующей строкой замигало заранее присвоенное ей кодовое имя «Гамма».

— Хотите присесть, сэр? — спрашивает она с подчёркнутой игривостью практически в камеру.

— Ага. Если здесь свободно, — отвечает Эд и с грохотом ставит свой поднос, после чего садится на стул, который только что занимал Тадзио.

* * *

Если сегодня я смело пишу, что Эд был мною тотчас и уверенно идентифицирован, то это не совсем отражает мою тогдашнюю реакцию. Нет, это не он. Это агент под кодовой кличкой Дельта. Только с виду Эд. Его подобие. Вроде того, кто появился, засыпанный снегом, на пороге ресторана «Три вершины», когда мы с Прю баловали себя белым вином и сырным пирогом. Такой же высокий, нескладный, с левым плечом выше правого, не желающий распрямиться до конца. А речь? Ну да, вроде как его: невнятная, с акцентом жителя центрального графства, некрасивая, пока не узнаешь его поближе, речь молодого британца, сразу дающего тебе понять, что он не собирается подставлять уши под твою лапшу. Короче, говорит как Эд. Выглядит как Эд. Но это Эд ненастоящий, точно. Хоть его и показывают сразу на двух экранах.

И пока я в течение десяти — двенадцати секунд, по моим ощущениям, находился в этом состоянии абсолютного отрицания, я не воспринимал — или отказывался воспринимать — дальнейший обмен светскими любезностями между Эдом и Гаммой, после того как он плюхнулся рядом с ней. Хотя я больше никогда не видел этой записи, уверен, что я не пропустил ничего существенного — обычные банальности, как водится. А ещё мою реконструкцию событий сбивает тот факт, что, когда я вернулся к реальности, электронные часы под экранами отставали на двадцать секунд. Это Перси Прайс решил, что сейчас самый подходящий момент угостить нас флешбэком и показать во всей красе нашу новую добычу. Эд стоит в очереди, в одной руке коричневый дипломат, в другой жестяной поднос. Прошаркав мимо бутербродов, пирогов и кондитерской выпечки, он выбирает багет с чеддером и пикулями. А вот он стоит у стойки с напитками и просит чёрный чай с молоком. Благодаря микрофонам мы слышим металл в голосе: — Ага, большую чашку. Салют!