Черное солнце Третьего рейха. Битва за "оружие возмездия" - Джозеф Фаррелл

Определенно, такое количество электроэнергии не требовалось для ставки Гитлера, но, несомненно, она была нужна для заводов, занимавшихся разделением изотопов урана (особенно если в них использовался метод циклотронов фон Арденна) и производством тяжелой воды. Неужели истинной целью была водородная бомба?

Союзники обнаружили в Киле в конце войны завод по производству тяжелой воды.

Объясняет ли это тот факт, что если Германии и удалось создать атомную бомбу, то она практически не применялась в боевой обстановке (если применялась вообще), поскольку должна была стать детонатором гораздо более мощного оружия? Объясняет ли это, в частности, истинную причину той завесы секретности, которая опустилась на «мозговой центр» Каммлера?

Указанием на это можно считать замечания, сделанные доктором Йозефом Геббельсом итальянскому офицеру Луиджи Ромерсе, ставшему свидетелем испытания атомной бомбы на острове Рюген. Согласно Ромерсе, Геббельс сказал ему: «Тяжелая вода является важным материалом для производства «распадающейся» бомбы[198]. Еще до войны нам удалось добиться определенных успехов в этом направлении…»[199] И действительно, успехов, если австрийский патент на прототип термоядерной бомбы датируется 1938 годом![200]

Учитывая все сказанное выше, кажется совершенно логичным то, что конечной целью германской атомной программы было создание водородной бомбы. Однако, как мы увидим в последующих разделах книги, даже водородная бомба бледнеет в сравнении не только с «бумажными проектами», которые изучались особым командованием Каммлера, но и с совершенно реальными программами и экспериментами по применению еще более разрушительных видов оружия, чем термоядерная бомба. Предвидев недалекое термоядерное будущее, СС заранее готовили ответные шаги, экспериментируя с еще более страшными видами стратегического наступательного оружия второго и третьего поколений.

________________________________________________________________________

Расшифровки разговоров германских ученых, собранных и Фарм-Холле, позволяют воссоздать этот микромир, в котором отразилось все нацистское общество, одновременно чарующее и охваченное всеобщей манией преследования, обладающее строгими моральными нормами и совершенно аморальное, пропитанное блистательной утонченностью и неуклюжей прямолинейностью. В свете утверждения, подробно исследованного выше, становится понятно, почему расшифровки переговоров в Фарм-Холле с тех самых пор, как в начале девяностых их рассекретило британское правительство, сопровождаются самыми бредовыми комментариями. Возьмем, например, следующее замечание Джереми Бернстейна относительно задач пребывания группы Самюэля Гудсмита в Германии в конце войны: «По мере того как группа все больше убеждалась в скудности результатов, достигнутых германской атомной программой, основной заботой становилось не позволить русским выведать у немцев «какие-либо существенные секреты относительно атомной бомбы»[202]. Если результаты германской атомной программы охарактеризованы как «скудные», если в том, как Гейзенберг понимал процесс ядерного деления и физику атомной бомбы в целом, были фундаментальные «проблемы» — а они действительно были, — то почему вообще должны были возникнуть какие-то заботы? Однако в самом начале расшифровок есть разговор Гейзенберга, Дибнера и Коршинга, в котором эти трое немецких ученых обсуждают возможность того, что на Потсдамской конференции русские и союзники рассматривали их в качестве военных трофеев. Далее Бернстейн замечает: «Скорее всего, Гейзенберг здесь беспокоится о том, что в Германии его отчитают за неспособность создать бомбу. Предположение о том, что судьбу этих десятерых немецких ученых могли обсуждать на Потсдамской конференции, является просто смешным»[203]. Если оно такое уж смешное, тогда зачем держать их в полной изоляции на протяжении нескольких месяцев, тайком записывая все разговоры и расшифровывая их, а затем хранить эти расшифровки засекреченными до начала девяностых? Определенно, в Фарм-Холле происходило нечто более значительное, что авторы комментариев упускают из вида, или же им об этом просто не известно.

Из разговоров следует, что десятерых ученых занимает в первую очередь (до сообщения об атомной бомбардировке Хиросимы) то, как им продолжить свою «работу». Похоже, они пребывают в полном неведении относительно того, что на самом деле другие довели их «работу» до блестящего завершения[204]. Шизофрения нарастает, когда разговор переходит на проблему разделения изотопов.

В эпиграфе, с которого начинается эта глава, упоминается метод «тепловой диффузии», доведенный до совершенства Клузиусом и Диккелем: «Багге в Берлине и Клузиус и Диккель в Мюнхене разработали методы разделения изотопов, однако им не удалось добиться значительных практических успехов. Они так и не смогли получить достаточное количество U235 даже для проведения точных измерений, не говоря уж о создании бомбы»[205]. Однако в самих расшифровках Гейзенберг отмечает, что одной из причин, по которым интернировали его и других ученых, является стремление союзников «не дать нам передать наши знания другим»[206]. Однако самым любопытным является примечание редактора к этим словам: немцы, пишет Бернстейн, практически не обладали знаниями, «которые могли бы быть полезными союзникам», однако у них было много опыта, и нужно было любой ценой не допустить передачу этого опыта таким державам, как Франция и Россия. Далее следует еще одно замечание относительно технологии «сверхцентрифуги» Хартека, «обладание которой было бы необычайно полезно для любой страны»[207]. И действительно, даже в Соединенных Штатах и Великобритании эта технология не была доведена до такого совершенства.