Очень личная история. Опыт преодоления - Оксана Евгеньевна Даровская

что есть мама. Хотя мне шестьдесят три года. Мама есть, значит, не моя очередь ещё. Вообще, это очень помогает, даёт очень много сил.

Бабушка по маминой линии была известной в городе медсестрой, нет, больше, чем медсестра, работала в больнице фельдшером, её весь город знал как классного медицинского специалиста. У нас в семье, кстати, когда мы были детьми (у меня две сестры – старшая и младшая), была такая традиция, такое правило – если кто-то заболел или находится под угрозой заболевания, вся семья всё бросает и занимается этим человеком. Родители могли ругать, наказать, но если ты болен, ты на особом положении. Мне кажется, это очень важно для детишек, которые приезжают на реабилитацию в «Шередарь». Чтобы как можно больше родственников им помогали и поддерживали. И папы, и мамы, и бабушки, и дедушки. Хотя бы морально. Потому что это огромное испытание – такая болезнь. И если кто-то из родителей проявит слабинку и сбежит, это можно иногда расценивать даже как убийство. Ты не можешь сбегать, ты дотащи этот воз, потерпи год, два, три, доведи дело до конца. Если ребёнок уйдёт из жизни, что ж, потом и ты уходи, если принял такое решение. Но пока ребёнок болен, ты не имеешь права его бросать.

– Вот директор «Шередаря» Ксения Давидсон, очаровательная молодая девушка, на мою реплику, что мамы у детей потрясающие, ответила: «А отцы какие бывают, вы не представляете!» Но, проведя уже не один разговор с семьями, могу сказать, что историю ребёнка рассказывают в подавляющем большинстве только мамы, да и лечением ребёнка преимущественно занимаются мамы. Был один лишь эпизод, когда отец девочки из посёлка Манзя Красноярского края присоединился к разговору в скайпе. (Авторское примечание: тогда ещё не состоялся мой разговор с Алексеем Мокшиным.) Но о процессе лечения ребёнка, о тяжелейших выходах из болезни рассказывают только мамы. В Европе, Америке отцы в гораздо большей степени подключены к проблеме, принимают участие в ребёнке наравне с жёнами, несмотря на то что работают, заняты финансовым обеспечением семьи. Почему в России настолько не принято, чтобы отцы активно подключались к проблемам лечения ребёнка и действовали плечом к плечу с жёнами?

– Это философский вопрос. Можно найти не одно объяснение. Например, то, что наша страна на протяжении веков регулярно отражала нападения захватчиков – шведы, французы, немцы, и традиционно принято было считать, что мужчина должен в первую очередь защищать отечество, его нужно освободить от всего остального. Вторая причина – это то, что у нас мужчин меньше, чем женщин, а во многих странах Европы бывает наоборот. Соответственно, ценность отца у нас выше, он более самонадеян, что ли, у него есть выбор. А в Европе женщина более самонадеянна, потому что выбор есть у неё. Но я бы хотел сказать, что есть отцы замечательные, и я уверен в том, что если отец не бросит, то он получит свою награду обязательно, а если он бросит, то это тяжёлая карма на его жизни. Если ты бросил ребёнка, рождённого от одной женщины, как тебе поверит другая женщина? Если так и будешь прыгать с места на место, зачем ты вообще родился на свет? Я считаю, что и здорового, благополучного ребёнка нельзя бросать. Хотя разные обстоятельства бывают, – если отец ушёл от здорового ребёнка и его мамы к другой женщине, Бог ему судья. Но если он бросил больного ребёнка, то лично я этого человека буду презирать. Потому что это преступление. Если ты лёг в постель с женщиной, тем более если признал своего ребёнка, ты обязан нести ответственность и перед людьми, и перед Богом. А то, что по закону тебя никто не посадит за это…

– Если честно, Михаил Афанасьевич, вы первый мужчина, от которого за свою жизнь я слышу такие слова об отцовстве. Напрашивается вопрос: какие черты европейского мира вы хотели бы привнести в наше общество, и есть ли черты российского мира, которые вы хотели бы видеть в европейцах? Ментальность у нас с ними, бесспорно, разная.

– Тут надо смотреть на историю. Вот в XIX веке в России и в Европе люди каждое воскресенье ходили в церковь, священник знал всех своих прихожан и каждый прихожанин отдавал в церковь десятину. Десятина шла не только на церковь, а на помощь бедным, нуждающимся. Со временем в Европе люди стали отказываться от церкви сами, а у нас церкви стала рушить власть, заменять веру в Бога на идею коммунизма. Людям внушили, что теперь за вас побеспокоится не Бог, а государство. Государство даст вам жильё, образование, вылечит вас, во всём поможет. И несколько десятилетий люди жили в уверенности, что раз они под опекой государства, то они в руках у Бога. На Западе хоть люди и перестали нести в церковь десятину, но саму традицию в семьях никто не искоренял, и они продолжали делиться с малоимущими, с больными. Вот в этом есть принципиальная разница между российской благотворительностью и западной. Западная благотворительность выросла из многолетней традиции религиозных устоев. А у нас эту традицию, которая, безусловно, существовала, до основания разрушили, и сейчас она поднимается фактически с нуля. Так вот, мне бы очень хотелось, чтобы российские люди, особенно те, у кого есть такая финансовая возможность, больше и больше понимали, проникались мыслью, что делиться надо. Что это тебе же нужно для твоей души, для твоего сердца – делиться с окружающими, помогать им. Даже если ты не веришь в Бога, но ты же человек.

– Увы, со многими нашими соотечественниками, достигшими пресловутого успеха в социуме, что-то происходит, у них эго зашкаливает, они считают, что Бога за бороду поймали. Им не до благотворительности. Правда, существует и другая крайность, когда благотворительностью прикрываются люди, нажившие состояния воровским образом, причём «благотворительствуют» они нарочито громко. У каждого из них своя благотворительная ниша. Огород строго расчерчен. Это, мне кажется, то же самое эго, только в профиль.

– Я таких не знаю.

– Извините, Михаил Афанасьевич, зато знаю я. Но я сейчас не про них, а про вас. У вас эго явно не зашкаливает.

– Откуда вы знаете, Оксана? Может, я хуже, может, лучше других, откуда вы это знаете?

– Неужели вы думаете, этого не видно?

– Нет, это не может быть видно человеку. Об этом Иисус говорил: не судите, да не судимы будете. Я эту формулу и к себе применяю, я и сам себя никогда не сужу ни за плохие, ни за хорошие дела, оценок себе не ставлю. Стараюсь делать то, что мне