Прощеное воскресенье - Вацлав Михальский

— А-а, папина дочка! — сделал Машеньке «козу» дядя Паша и изобразил, что гонится за ней. Та помчалась от него с визгом и хохотом, запнулась о плохо придвинутый к столу стул, упала с размаху лицом вниз, разбила до крови нос, поцарапала лоб и правую щеку. Дядя Паша тут же подхватил ее на руки и понес в дом умывать и мазать зеленкой ссадины, а мама взволнованно посеменила за ним следом. Кровь из носа быстро остановили ледяным компрессом, ссадины на щеке и на лбу разукрасили зеленкой. А потом пятилетняя Машенька с распухшим носом, как полноправная героиня сидела за столом среди взрослых, дула на чай в блюдце и с удовольствием слушала, как взрослые восхищаются ее мужеством.

Темно-серые глаза дяди Паши так блестели, усы были такие черные, кожа на лице такая чистая, юная, а тетя Даша такая красивая, такая яркая, что их пара как бы освещала застолье еще совсем не изжитой молодостью и светлыми надеждами на вечно светлое настоящее и будущее.

С того дня прошло тридцать восемь лет, а Мария Александровна помнила не только то застолье, но даже себя, смешно отражающуюся в самоваре, свою большую голову с огромным носом — все очень смеялись этому ее отражению в зеркальной глади пузатого медного самовара, смеялся даже папá, и Машенька заливисто хохотала громче всех.

А было ли все это? Вроде было и вроде не было. Правда, над левой бровью остался крохотный белый шрам, мазнешь пудрой, его и не видно. С каждым годом жизнь летит все стремительнее. Кажется, еще вчера она переживала не на шутку, что ей «уже тридцать», что вот он, бальзаковский возраст! А сейчас ей сорок три. А бальзаковский возраст все еще не наступил или прошел давным-давно? Да, она еще моложава и лицом, и телом, а душой иногда кажется себе той самой девчушкой, что запевала на марше кадетской роты в Джебель-Кебире, запевала таким тонким, таким хрустальным голосом, что сердца ее сослуживцев мальчишек замирали от страха: «Вдруг сорвется кадет Маруся, вдруг пустит петуха?»

Над Черным морем, над белым Крымом

Летела слава России дымом…

И ангел плакал над мертвым ангелом,

Мы уходили за море с Врангелем.

Мальчишки переживали, а она, Маруся, всегда вытягивала высокую ноту и ни разу не сорвалась. Был за ней такой грех, а вернее, такая повадка: «ходить по краю». Много раз в жизни ходила и ни разу не сорвалась. И вот опять она пошла по краю: к шести часам объявится жених мсье Мишель, и что потом? Неужели все рухнет и опять она останется одна-одинешенька? Говорят: «Один в поле не воин». Неправда, воин, особенно когда деваться больше некуда. Хочешь не хочешь, а будешь воевать, будешь царапаться за эту жизнь.

Квартировавшая на первом этаже швейцарская фирма по производству и продаже редких часов на прошлой неделе подарила Марии Александровне очень высокие, в рост человека, напольные часы в виде готической башни. Теперь они украшали гостиную.

«Ладно, как будет — так будет, — решила Мария Александровна. — Без двадцати минут шесть, надо подниматься домой».

— Че ты така невесела? — спросила Марию тетя Нюся, едва та переступила порог.

— Я? Да все нормально, — с деланным равнодушием отвечала Мария и даже улыбнулась, но, видимо, улыбка получилась такая вымученная, что тетя Нюся только головой покачала. Она была очень чувствительна к перепадам в настроении Марии, не зря они очень быстро перешли на «ты», как подруги, иначе получалась какая-то чепуха, какая-то полная разноголосица в отношениях.

— К шести чай накрой, — сказала Мария, проходя к себе в спальню, — на троих, к нам гость будет.

— Хто такий?

— Хто? Хто? А то ты не знаешь? — съязвила Мария. — Мой секретарь Мишель.

— А откудова мне знать? — удивилась тетя Нюся, и по тону ее голоса было понятно, что она не лукавит.

Дареные напольные часы пробили шесть раз, их густой, сильный бой отозвался легким дрожанием оконных стекол.

«Или часы надо потише настроить, или окна новой замазкой пройти», — машинально подумала Мария Александровна, и тут же раздались три легоньких сухих стука в дверь.

Мсье Мишель был пунктуален.

Поздоровавшись с гостем, тетя Нюся не мешкая разлила чай по тонким фарфоровым чашкам. Нарезала три куска яблочного пирога и разложила их по трем тарелочкам.

— Угощайтесь, мсье Мишель, — как могла, радушно предложила Мария.

— Спасибо. Я очень люблю яблочный пирог, — сказал мсье Мишель, обращаясь к тете Нюсе.

— Мы тоже любим, — отвечала ему та по-французски.

— Как идут наши дела, мсье? — спросила Мария, чтобы как-то заполнить возникшую паузу.

— Дела идут неплохо, — с готовностью, но без подобострастия отвечал мсье Мишель. — Вы не ошиблись, перебросив те биржевые деньги в строительство жилья для небогатых людей. Спрос растет каждую неделю.

— Но я помню, мсье Мишель, что это вы меня надоумили. Очень хорошо помню и тот день и тот час.

— Разве дело во мне? — смутился гость. — После войны всегда большой спрос на жилье. Так было и после Первой мировой, точно так же. Какой у вас вкусный чай! — с восторженной улыбкой взглянул он на тетю Нюсю.

— На здоровье, — отвечала та по-французски. Тете Нюсе были совсем не интересны разговоры Марии и ее секретаря, который никогда прежде не поднимался к ним в дом.

— Еще по чашечке? — спросила Мария гостя.

— С удовольствием! Никогда не пил такого вкусного чая.

— Вот дело сладится, будете пить каждый день, — сухо сказала Мария, не глядя ни на гостя, ни на тетю Нюсю, наливавшую всем по второй чашке.

— Я отлучусь, — не допив свой чай, поднялась Мария, — а вы поговорите без меня. — И, глядя в пол, вышла из гостиной.

Когда через четверть часа Мария вернулась в гостиную, тетя Нюся сидела за столом одна и как ни в чем не бывало пила свой чай из тонкой фарфоровой чашки, такой тонкой, что чай был виден в ней на просвет.

— А где Мишель?

— Где? Где? Казала бы я тебе, где, — усмехнулась тетя Нюся. — Тама! Что же это ты, бессовестная, меня бросила?!

— Дело такое. Третий лишний.

— Дурненька ты, Маруся, на всю голову. Шо ж это ты могла про меня такое в уме держать, а?! — Все это тетя Нюся проговорила с такой светлой улыбкой на лице, такой искренней, что Мария и думать не думала, а бросилась вдруг к ней в объятья, и обе заплакали облегчающими душу слезами чистой радости.

Утром следующего дня в кабинет Марии Александровны постучался мсье Мишель. Вошел, поклонился и, не принимая предложения хозяйки кабинета сесть, сказал:

— Мадам Мари, мне понадобится две недели, чтобы подготовить дела к передаче другому секретарю. И еще неделю на передачу самих дел.

— Но, мсье Мишель, зачем же так? — неуверенно начала Мария Александровна.

— Нет, мадам. Дело решенное. А любить мадам Нюси я смогу и издали, — сказал он с полуулыбкой человека, понимающего, что обидели его не нарочно, что просто «так карта легла».