Прощеное воскресенье - Вацлав Михальский

Одним словом, Мария чувствовала, что Бог послал ей наконец надежное пристанище, и очень дорожила своей компаньонкой, почитая ее в душе за старшую сестру, которой у нее, к сожалению, никогда не было.

Опасность подстерегала их дружественные узы совсем рядышком.

После вкусного обеда Мария Александровна прилегла на часок на тахте в гостиной, прикорнула в халатике, не раздеваясь ко сну. Она всю жизнь помнила, что, вопреки общему мнению о вредности сна сразу после обеда, ее папá всегда прикладывался к подушке строго на один час и был здоров, бодр и весел. Раньше Мария Александровна не следовала этой привычке папá, а после тридцати пяти попробовала, и ей понравилось, и она убедилась в правоте слов отца о том, что короткий дневной сон, разбивая день надвое, как бы значительно удлиняет жизнь. «Не зря ведь и Александр Македонский, и Наполеон спали днем, да и старосветские гоголевские помещики не забывали вздремнуть среди мирских хлопот, — не без самоиронии в голосе говорил папá. — Если человек тратит много сил, он должен делать паузу». Как и ее отец, Мария Александровна была натурой исключительно энергоемкой и за день успевала столько, что другому хватило бы этих дел на неделю.

С удовольствием умывшись после легкого сна без сновидений, она переоделась в темно-серый деловой костюм и спустилась на второй этаж в свое бюро продолжить начатую утром работу. Вскоре в дверь ее кабинета постучался мсье Мишель. А войдя, почему-то церемонно раскланялся, хотя они виделись утром, раскланялся и торжественно спросил:

— Мадам Мари, можете ли вы оказать мне честь, уделив несколько минут для важного разговора?

— Конечно. Присаживайтесь, — чувствуя недоброе, радушно указала ему Мария Александровна на алое сафьяновое кресло за низким столиком. Сама она тем временем вышла из-за большого письменного стола ливанского кедра, прошла ко второму алому креслу и села в него напротив мсье Мишеля.

— Я очень волнуюсь, — сказал мсье Мишель, невольно облизывая сухие тонкие губы, — очень.

— У нас что-нибудь пропало?

— Пока нет. То есть в том смысле, — смешался мсье Мишель, — что дело не в этом.

Никогда прежде не видела Мария Александровна своего секретаря таким неловким и по-детски растерянным.

— Слушаю, — мягко сказала Мария Александровна после паузы.

— Я хочу посоветоваться. Я хочу сделать предложение…

Мария Александровна удивленно вскинула брови.

— Нет. Вы меня неправильно поняли. — Сухощавое, гладко выбритое лицо мсье Мишеля пошло пятнами, а обычно выцветшие карие глаза сделались яркими и начали косить. — Мадам Нюси… я хочу просить руки мадам Нюси.

— Мадам Нюси? — приходя в себя, переспросила Мария Александровна.

— Да, да. Я хочу с вами поговорить…

— О приданом? — вполголоса спросила Мария Александровна. — Приданное будет хорошее, можете не сомневаться.

— Нет, нет, мне не нужно за ней никакого приданого! Я человек не богатый, но и не бедный. У меня своя выкупленная квартира. Есть сбережения. Дети давно выросли. Пять лет я вдовец.

— Примите мои соболезнования. К сожалению, я этого не знала.

— Спасибо, мадам Мари, но я… — Мсье Мишель замешкался и умолк.

Мария Александровна впервые посмотрела на него не как на своего служащего, а другими, женскими глазами.

Взглянув так по-новому на секретаря, с которым проработала рядом три года, Мария Александровна пришла к выводу, что он вполне недурен собой, сухопар, плечист, даже и не лыс в свои шестьдесят с небольшим хвостиком, нет у него и пуза, и «глаз горит», — словом, вполне на ходу мужчина.

Мария Александровна взяла паузу, что-что, а это получалось у нее наилучшим образом.

Наконец мсье Мишель собрался с духом.

— Я хочу вас попросить, чтобы вы поддержали меня, мадам Мари, если вы не против…

— Против? Отчего же я буду против? Боитесь одиночества? — вдруг остро взглянув на мсье, спросила Мария Александровна.

Мсье Мишель ответил не сразу. Задумался, а потом посмотрел прямо в глаза собеседнице открытым, гордым взглядом.

— Я не одинок. Иногда приезжают внуки. А вообще у меня есть кот Паскаль, мы с ним очень ладим.

— Какой вы хороший человек! — рассмеялась Мария Александровна. — Как я вас понимаю! Приходите сегодня к шести вечера на чашку чая. Решать ведь не мне…

— Спасибо, мадам Мари! Я так и знал, что вы молодец. Спасибо! — Едва кивнув, мсье поднялся с кресла и вышел из комнаты стремительно, словно двадцатилетний.

Он ушел окрыленный, а она так и осталась сидеть в алом сафьяновом кресле. «Вот и приехали, вот и приехали, вот и приехали», — чуть покачиваясь, шептала Мария Александровна, и до шума в ушах ей было понятно, куда она приехала… Опять в пустоту одиночества. В пустоту, где нет ничего, даже мыслей. Хотя, если разобраться, по существу, мыслей у человека всего три: о жизни, о любви, о смерти. А все остальное так — вспомогательные подпорки, кружева и узоры, переходные мостики, комментарии и толкования, курьезные завитушки, парадоксы воображения, грубо говоря, гарнир к трем главным мыслям. Три тайны, три мысли — только и всего, на них и стоит человечество.

«Но как поступить сейчас? Говорить с тетей Нюсей или нет? Если говорить, то получится — вмешиваться. Нет. Пусть все будет, как будет. В конце концов тетя Нюся не моя крепостная. У тети Нюси своя душа, своя жизнь, своя судьба. У нее есть свои желания и свои представления. Нет! — окончательно решила Мария Александровна. — Нечего рассюсюкивать. Дождемся шести вечера, и пусть тетя Нюся сама решает свою судьбу, без предварительной обработки». — Она встала с кресла, прошла за письменный стол к своим бумажкам. Но зря она их листала. Листать листала, смотреть смотрела, а сообразить ничего не могла.

Когда жизнь ставила перед Марией Александровной внезапные преграды, она всегда вспоминала свою маму Анну Карповну, думала о ней, звала ее мысленно на помощь, точно так, как испуганные дети обычно вскрикивают: «Ой, мамочка!». Сейчас она вспомнила их большой каменный дом в Николаеве, залитую солнцем широкую террасу с выходом в сад, пятна яркого света и бегущие под легким верховым ветерком с моря тени листьев белолистного тополя, раскидистого, могучего, как бы охраняющего и дом, и сад, и заведенный на века порядок. На просторной террасе стоял большой стол на двенадцать персон и столько же плетенных из ивовых прутьев легких стульев с высокими спинками. За этими стульями маленькой Машеньке было очень удобно прятаться. А когда ее наконец находили, она с визгом и хохотом выскакивала на середину веранды, и все делали вид, что очень удивляются и радуются ее появлению. В воскресные дни у них бывали к обеду гости, и среди них непременно тогда еще не адмирал, а молоденький капитан-лейтенант дядя Паша со своей молодой, красивой и статной женой, тетей Дашей. Из детей у них в те времена был только сын Николенька, которого они обычно оставляли с няней. Это ведь происходило еще до большой войны, когда русские и немцы дружили так, что, казалось, не разлей вода.