Феечка - Наталия Терентьева

На последнюю пару я не успела. Но неожиданно мне позвонил не Андреев, а Ульяна.

– Как у тебя дела? – спросила она.

– Я приехала.

– А бабушка как?

– Лучше.

– Хорошо. Сегодня вечером у Сергея онлайн-эфир, он хотел, чтобы мы обе ему помогли. И Сеня, конечно.

Я услышала, разумеется, что она назвала Андреева так непривычно «Сергей», мы ведь обычно между собой зовем его только Андреев, но ничего говорить не стала.

– Он обычно сам общается со зрителями, один…

– Мы же не знаем, как это происходит на самом деле. Один он или с помощниками. В любом случае он просил приехать. Ты не сможешь?

Мне показалось, что она чересчур быстро это спросила.

– Смогу. В студию на Сельскохозяйственную?

– К нему домой. Он же дома ведет эфир, все зрители привыкли к его студии.

– А как… – я замолчала.

Как мы доберемся? Знает ли Ульяна адрес? Она так спокойно говорит об этом… Она была там уже? Да вряд ли… Я остановила ревнивые мысли, сейчас не об этом.

– Поедем на электричке, наверное, – ответила мне Ульяна на незаданный вопрос. – Он просто дал адрес. Или Сене позвоним, может, с ним.

Сеня, оказывается, ехал на мотоцикле, потому что камеру ему везти не надо было. Я удивилась, что у бедного на вид и к тому же совершенно неспортивного, котлетного Сени, который по Москве иногда ездит на метро, – мотоцикл, на нем он помчится по трассе со скоростью двести пятьдесят километров в час – мотоциклисты ездят гораздо быстрее машин, но комментировать никак не стала. Мальчики – странные и противоречивые люди, как, собственно, и девочки. Я вот ведь до сих пор ничего почти не знаю об Ульяне, хотя провожу с ней столько времени. О чем мы только не говорим, кроме как о главном – о том, что у нее и у меня внутри. Но, как я понимаю, многие люди так живут годами, выходят замуж, женятся, рожают детей и не знают, что на самом деле внутри у того, с кем ты живешь под одной крышей. Только я так не хочу.

Мы встретились с Ульяной в метро на Тушинской и дальше поехали на электричке. Все сорок пять минут, пока мы сидели в ободранном, холодном и довольно полном вагоне, Ульяна рассказывала мне наши новости с курса. Я старалась внимательно слушать, хотя то и дело мысли мои улетали – туда, куда мы сейчас едем. Что нас там ждет? Я еду к нему домой… Как это неожиданно, я не успела собраться, приготовиться внутренне… Ульяна казалась совершенно спокойной, и мне даже постепенно передалось ее спокойствие, и я стала смеяться, слушая ее рассказы.

Рома задал искусствоведу глупый вопрос, преподаватель не понял или сделал вид, что не понял степени глупости и стал серьезно отвечать, все угорали…

«Почему почти все античные статуи голые?» – спросил Рома. А преподаватель объяснял – потому что пропорции человеческого тела прекрасны и поддаются к тому же математическому анализу. Я так обрадовалась, что он об этом заговорил, это ведь одна из интереснейших загадок мира и человека. «Есть формулы красоты, – говорил Антон Григорьевич, – их много, все можно измерить и обнаружить, что внутри лежит строгая формула. 2х + 3х – ½ х – и как раз получится истинная красота линий и пропорций, где „х“ – это какая-нибудь удивительная величина, вроде расстояния от кончика носа до подбородка, умноженная на 2,5».

Но чем больше доцент объяснял, тем больше все угорали. А когда все успокоились, Рома сказал: «Не, это я понял! Но они, что, так и ходили по улицам?» И все началось сначала. Антон Григорьевич, написавший диссертацию по искусству средневековой Франции, наверное, не видит разницы между студентом МГУ и наивным второклассником, которого смущают и вводят в краску обнаженные статуи… Тем второклассником, которому товарищи еще не показали возможности Интернета и всех его душных закоулков…

Еще новости нашего курса: девочка Соня Понина пришла в такой красивой, длинной, необыкновенной шубе, что все ее снимали как объект – шубу, не Соню. На эту шубу пошло много красивых зверьков с мохнатыми хвостиками, лапками и блестящими быстрыми глазами, у которых не было шанса при рождении. Они родились, чтобы однажды их убили электрическим током, ободрали шкуру и сшили Соне Пониной четвертую или пятую шубу. Соня давала ее примерять всем желающим, многие фотографировались в Сониной шубе, ставили фото себе на страничку. Соня была довольна, и все были довольны. На это был потрачен большой перерыв, пятьдесят минут, некоторые даже не пошли обедать, чтобы у них появилось в ленте их фото в этой супершубе.

Ульяна рассказывала это спокойно и насмешливо, слушать ее было очень приятно. Хотя мне казалось, что думает она совсем о другом.

Еще на русском у них возник ожесточенный спор по поводу склонений названий на «-о»: Мелихово, Строгино, Пущино… Преподавательница доказывала, что все надо склонять, и все искали примеры в литературе, подтверждающие ее правоту, а то и дело натыкались на то, что даже и некоторые русские писатели-классики не склоняли. Но у преподавательницы был коронный пример: Чехов писал в дневниках «в Васькине!»

– А ты как считаешь? – спросила я Ульяну.

– Странно, что приходится иметь личное мнение на тему законов языка, но мне кажется, здесь какое-то лукавство и ошибка. Я поискала, получается, есть три случая, в одном нельзя склонять, в другом нужно склонять, в третьем – можно и так, и так, в зависимости от того, строгий ли это литературный язык или разговорный. Правило вроде как есть, но его не соблюдают, потому что с его введением не все были согласны, я так поняла. Мы целую пару с ней препирались, в результате она озверела, пообещала на следующем семинаре устроить тест. Кто по-своему напишет, на полуавтомат рассчитывать не стоит.

– На вид она нормальная… – пробормотала я, совершенно не в состоянии включиться в разговоры об учебе и всей нашей учебной кутерьме. Сонина шуба, склонения… Мы же едем к Андрееву в гости!.. Как чудно, что меня бабушка просто выпихнула в Москву, и как я вовремя приехала… Хорошо, что я успела переодеться и помыть голову. Поесть, правда, не успела. Но это не главное.

Я так давно декларирую, что мне все равно, как одеваться, что отвыкла и разучилась одеваться. В четырнадцать лет меня это занимало больше всего на свете – как я выгляжу. А потом, когда я стала взрослеть, думать о более серьезных вещах, мне стало безразлично. Тем более что мне никто серьезно не нравился. В этом наверняка главная причина моего равнодушия к одежде. А теперь, сколько бы я ни убеждала себя, что внешнее – не главное, я не могу не думать, как я выгляжу. Ведь на меня будет смотреть он. И сравнивать – невольно – меня с Ульяной и с Лариской, далекой и коварной. Или будет смотреть сквозь меня, тогда мне ничего не поможет. Не могу сказать, что мне нравится такая роль, но я, кажется, всеми коготками увязла, как говорится в одной грустной русской пословице…

– Ты задумчивая… – отметила Ульяна.

– Ты знаешь, как дальше идти? – спросила я, поскольку поезд как раз подъезжал к нужной нам станции.