Кафка. Пишущий ради жизни - Рюдигер Сафрански

того, что приносит счастье или дарует смысл, никакое евангелие не доходит, быть может теряется по пути, а ведь за это время Император мог уже скончаться, даже если империя продолжает существовать. Бог мертв, но остались места, где ему молятся и поклоняются. Поэтому остается и какое-то смутное ожидание благой вести.

Притча «Императорское послание» взята из рукописей к новелле «Как строилась Китайская стена», которая самим Кафкой опубликована не была. В этом довольно объемном и незаконченном тексте речь идет о вариации на тему «история как придание смысла бессмысленному». Рассказывается о драме обретения и утраты смысла в необъятных пространственно-временных измерениях выдуманного Китая, где, очевидно, не придумай люди возводить стену, исчез бы всякий смысл, а вместе с ним и все, что связывает людей друг с другом. Строительство стены здесь главное смыслообразующее событие. Рассказчик – профессионал, который в свое время помогал возводить стену, а теперь намерен объяснить, что, собственно, все это значило и по каким причинам он принимал в этом участие. В воспоминании о тех событиях все кажется ему неправдоподобным и загадочным. «Так обширна наша страна, что никакой сказке не охватить ее, едва удается небу дотянуться от края до края». Действительно ли император в далеком Пекине повелел возвести стену и правда ли она предназначалась для защиты от северных народов? Рассказчик убежден, что дело не только в императорском распоряжении и что строительство стены уходит корнями вглубь общества и отдельной души. В вычеркнутом пассаже говорится: «И тут ни при чем северные народы, воображавшие, что они всему виной, и ни при чем достойный император, вообразивший, что это он приказал построить стену. Но мы, ее строители, знаем другое и помалкиваем».

Но почему же тогда стали возводить стену? Рассказчик намекает, что мотив здесь тот же, что при постройке Вавилонской башни: это самоцель, демонстрация созидательных сил человечества. Но если строительство Вавилонской башни в конце концов разделило людей, строительство стены их сплотило, а «желание снова участвовать в общенародном деле становилось неудержимым».

Однако она так и не была завершена, есть только «система сооружения стены отдельными участками», и потому стена состоит из не соединенных друг с другом кусков. Если бы дело было в защите от северных народов, «система частичного строительства», оставляющая зияющие пустоты между частями стены, была бы бесполезна. Потому что сквозь эти дыры в любое время могли проникнуть враждебные народы. Так что дело не может быть только в защите. К этому непременно должно было добавиться кое-что еще, а именно удовольствие от того, что удалось построить относительно целое как фрагмент еще большего целого, которое хоть и не было реализовано, однако всегда угадывалось в своих частях. Поэтому даже в неоконченном заметен «отсвет божественных миров».

Таким образом, строительство стены по-настоящему сплотило человеческое общество и, если смотреть в большем масштабе, создало символическую взаимосвязь. Люди смогли по меньшей мере воображать себя обществом: как в глубине времен, поскольку строительство стены шло испокон века, так и во всем размахе пространства, поскольку строительство стены и по сей день ведется повсеместно. Стена, которая тут строится, не просто нечто материальное, она также есть идея, которая накрепко связывает друг с другом отдельного человека и общество и которая несет на себе «отсвет божественных миров». Может, император и правда где-то далеко, но стена рядом, если человек принимает участие в ее строительстве. Благодаря ей возникает коллективная сплоченность, ведь в противном случае из-за «недостаточной силы воображения или веры у народа» образ императора как главного смыслового центра истаял бы, словно химера. Строительство стены, как и ее возведенные части, – это близкие, осязаемые проявления далекого смысла.

Рассказчик вспоминает, как однажды «весть о строительстве стены»[240] пришла к ним из далеких пространств и из глубины времен. Он, в ту пору еще совсем маленький мальчик, вместе с отцом стоял на берегу реки, к которому причалила барка. Охотник Гракх тоже приплыл на барке. Но на этот раз в ней был шкипер, который что-то прошептал отцу на ухо. Должно быть, это было что-то неправдоподобное и в то же время что-то изумительное, потому что лицо отца просияло, а мальчику передалось чувство «исключительности момента»[241]. Отец принимает решение сообщить новость остальным, но на этом месте фрагмент обрывается.

Дальше в тетради идет кусок текста, который, хоть и не является непосредственным продолжением предыдущего, все же тематически с ним связан и был включен Кафкой в сборник «Сельский врач» под названием «Старинная запись».

В нем сапожник, чья мастерская располагается на площади перед дворцом, рассказывает, как однажды утром он заметил, что кочевники с севера за одну ночь проникли в столицу, хотя она и располагается вдали от границ. Это страшный, дикий народ. Они спят под открытым небом, оттачивают мечи, разводят грязь на площади, издают непонятные звуки, которые напоминают грай галок. Они брызгают слюной, вращают глазами и берут все, что только пожелают. Они набрасываются на живого быка, которого мясник связал и положил перед дверьми своей лавки, а затем поедают заживо, сдирая мясо с костей: «Добрый час пролежал я ничком на полу в самом дальнем углу мастерской. Набросил на себя все носильное платье, все одеяла и подушки, лишь бы не слышать рева несчастного животного».

Но государь, тень которого временами мелькает в окнах дворца, не в силах повлиять на то, что творится на площади. Рассказ завершается словами: «Нам, ремесленникам и торговцам, доверено спасение отечества. Но такая задача нам вовсе не по плечу, да мы никогда и не хвалились, что готовы за нее взяться. Это чистейшее недоразумение, и мы от него гибнем».

Если читать этот текст как самостоятельный, может показаться, что речь в нем идет об угрозе, которую для общества представляет варвар-чужестранец. В круг тем входит и опасность, нависшая над культурой. Из-за того, что кочевники вопят как «галки», в дело снова вступает чешское слово kavka (галка), что дало повод к толкованиям, согласно которым Кафка здесь посредством образа культурно чуждых варваров намекает на свое собственное положение чужака. Но, быть может, так мы загоняем автора в слишком узкие рамки. Лучше рассматривать этот текст в связи с рассказом «Как строилась Китайская стена». В таком случае он будет относиться к тому месту, где сказано, что, хотя стена строится, едва ли кто в действительности видел северные народы. Существуют ли они на самом деле? Быть может, их можно встретить только на страницах «древних книг». Рассказы об их жестокости, приводимые в этих старинных книгах, «заставляют нас только вздыхать под мирной сенью наших деревьев». А