Красавица некстати - Анна Берсенева

Игнат видел: если у него сердце замирает, когда он встречает ее взгляд, то ведь и у нее в глазах появляется смятение. И не зря же она сама предложила ему вернуться из строительного барака обратно в «Марсель», в их с бабушкой комнату, в угол за ширмами, где он жил в свое первое московское время. Как тосковал он в вечно шумном, невыносимо грязном, на сто с лишним коек рассчитанном бараке о той чистоте, внутренней и внешней, из которой состояла вся жизнь Иорданских! И какое счастье испытал, когда возвратился к ним снова и, проснувшись утром, увидел высокий марсельский потолок, и строгую лепнину на стенах, и легкое колыханье простой белой шторы на открытом на ночь окне и услышал Ксенино тихое дыхание за ширмами…

Тогда, полгода назад, он вернулся к Иорданским уже не нахлебником. Наоборот, те деньги, что он стал платить им за угол, были единственным их верным доходом. Ксения тогда попыталась было отказаться от этих денег, пролепетав что-то смущенное – мол, он ведь и так отсылает почти все заработанное в деревню семье, – но Игнат, конечно, и слушать ее не стал.

– Мне за счастье это, Ксёна, – сказал он. – За счастье здесь, с вами… С тобой.

Это было правдой. Только… не всей правдой. От той неполноты, которая была в этой правде, как раз и сбивался его голос.

И вот теперь он сообщил Ксении о новых возможностях, которые перед ним открывались.

– Чему же ты хочешь учиться, Игнат? – спросила Ксения.

– Прежде на корабела хотел. – Глаза у нее были – как роща в весенней дымке. Он как завороженный глядел в туман ее глаз. – А теперь – мосты… Мы вот через Москва-реку мост строим. И так мне это по сердцу, Ксёна! Даже сам не знаю отчего, – смущенно добавил он.

– Потому что ты по природе своей созидатель, – улыбнулась Ксения. – А мосты – это очень зримое созидание. Я уверена, ты хорошо их будешь строить, Игнат, – так же неотрывно, как он, глядя ему в глаза, сказала она.

– Да мне, пока еще строить, много чему научиться надо. Я же, кроме церковно-приходской, и не учился нигде. Ну, математику по учебнику освоил, как мог. Для гимназии был учебник, я его в Мурмане купил – наизусть почти что выучил. Только на инженера, я так понимаю, без иностранных языков не выучишься. Да и другого много чего знать надо.

– Ты выучишься, – уверенно сказала Ксения. – И все узнаешь, что надо, и сверх того. Ты даже не представляешь, какую силу набрала в тебе жизнь!

– Жизнь силу набрала?

Игнат улыбнулся – с очень уж несвойственной ей горячностью проговорила все это Ксения.

– Конечно! И потом, ведь ты талантлив.

– Это в чем же?

– Наверное, в том, чтобы строить эти твои мосты. Раз к ним лежит твое сердце. И ум у тебя тот самый, который нужен для жизни, – живой, свободный, глубокий. Если Бог поможет, тебя ждет большое будущее. – Тут Ксения, наверное, и сама почувствовала свою горячность. И сразу отвела глаза от Игнатовых глаз, и даже как-то попятилась от него. – А с иностранными языками я тебе непременно помогу, – торопливо сказала она. – У меня очень хорошие учебники остались. И английского, и немецкого. Детские учебники, я по ним в шесть лет училась. Я тебе прямо сейчас их дам! – Ксения быстро подошла к книжной полке и сняла с нее две тоненькие книжечки с яркими рисунками на обложках. – Вот. По ним и не захочешь, а выучишься.

– Я захочу.

Игнат тоже подошел к полке, остановился у Ксении за спиной. Ее светлые волосы были подняты вверх и заколоты, но на затылке трепетали от его дыхания две тоненькие выбившиеся прядки.

Ему не хотелось поцеловать эти прядки. Ему хотелось бесконечно смотреть, как нежно они трепещут в пределах его дыхания.

– И вот еще.

Ксения быстро обернулась. Щеки у нее пылали, в глазах стояло смятение. Она протянула Игнату еще одну книжечку, тоже тоненькую, только без картинок на обложке.

– Что это?

– Стихи. Здесь и Пушкин, и Тютчев, и Фет. Конечно, тебе может показаться, что инженеру это не нужно. Но поверь мне…

– Я тебе верю, – не дослушав про стихи, сказал Игнат. – Верю, Ксёна. Я тебе сказать хотел: ведь теперь…

– Нас сегодня Звездочка в гости позвала, – еще более торопливо произнесла Ксения. – Только не знаю, к которому часу. У нее вечером спектакль, верно, после него. Это поздно, конечно, но ведь у тебя завтра выходной, правда?

Она проговорила это почти лихорадочно. Игнату показалось, она сейчас закроет ему рот ладонью, лишь бы он не успел сказать то, что давно хотел ей сказать.

Ее смятение передалось и ему.

– Д-да… – пробормотал он. – Выходной…

– Ну и хорошо! Она, когда после спектакля будет идти, к нам постучится. А я пока к сапожнику сбегаю. Знаешь, Харитоньич, холодный сапожник? На углу Малой Дмитровки и Настасьинского сидит. Отдам башмаки залатать. Наконец-то тепло стало, башмаки до осени не понадобятся!

И, так и не дав Игнату сказать ни слова, Ксения выбежала из комнаты.

– А по-моему, это просто выдумка! – Эстер фыркнула у себя в углу, тряхнула головою, и глаза ее сверкнули ярче, чем свеча на столе. Не зря Ксения звала ее Звездочкой – это было не только значение ее имени, но выражение самой ее сущности. – Знаю, Ксенька, ты сейчас возмущаться станешь. Но что же, если я в такое не верю? Положим, я в гимназии безалаберно училась. А все-таки даже я понимаю: есть же физические законы. Нельзя по воде ходить, яко посуху! Так не бывает.

– Так бывает, Звездочка.

Игнат почувствовал, что Ксения улыбнулась. Увидеть ее улыбку он не мог: Ксения сливалась с полумраком комнаты. Когда в самый разгар их ночной беседы погасло электричество и Эстер зажгла свечу, Игнат наконец понял, что было главным в Ксении… Она существовала на самой границе света и тени. Потому и растворялась теперь в неярком свечном полусвете.

Вообще-то уже и свеча была не нужна: за окном брезжил ранний июньский рассвет. «Марсель» был выше многих окрестных домов – их крыши расстилались под окнами его последнего этажа, будто поля в низине, и первые солнечные блики уже ложились на эти просторные крыши.

Свеча стояла рядом с бутылкой красного вина, и ее свет играл в нем драгоценными искрами. Вино принесла Эстер – купила в Торгсине, недавно открытом на Тверской улице. Она частенько заглядывала туда: ее привлекали, как говорила Ксения, прелестные бесполезности, которыми изобиловал этот магазин. К числу бесполезностей относились не только духи и помада, без которых Ксения в самом деле легко обходилась, но и французское вино, и сыр, и икра, и маслины. Все это продавалось за валюту, которую Эстер покупала у иностранных артистов, работающих в Мюзик-холле.

Игнат разобрался, что это такое, Мюзик-холл, когда Эстер пригласила его туда вместе с Ксенией. Это оказался театр, но какой! В нем не просто давали спектакли, как в Художественном, куда он ходил на пьесу «Чайка», и даже не просто танцевали и пели – в нем царила такая яркая, сияющая, звонкая жизнь, что Игнат сразу понял, почему Эстер стала работать именно там. Она и сама была такая – как огненный фонтан, весь состоящий из ослепительных разноцветных искр. Такой фонтан бил прямо посередине мюзик-холловской сцены, а вокруг него гуляла блестящая волна, состоящая из девушек, одетых в купальники с блестками. В программке было написано, что они называются «герлс». Девушки танцевали так слаженно, что как раз и сливались в одну ослепительную волну. Впрочем, Игнат сразу разглядел среди них Эстер. Она не сливалась ни с кем.