Сундучок, в котором что-то стучит - Василий Аксенов

— Устами мальчика-героя подчас вещает Истина, —произнесли они все трое старинную эмпирейскую народную поговорку и улыбнулись,и искорки из восьми дружеских глаз, не разделенных даже на пары, а соединенныхв одно красивое загадочное созвездие, поднялись над ночным Оук-Портом, чтобыприсоединиться к бесчисленным звездам мироздания, и на этом наша повестьзакончилось, оставив место лишь для трех небольших эпилогов.

Каковы, однако, законы приключенческого жанра! Да и можно ливообще называть их законами, если мы на одной странице повести можем скакнуть сбастиона крепости в Оук-Порте в камеру хранения Витебского вокзала, что наЗагородном проспекте Ленинграда (следующая остановка «Технологическийинститут»)? Из такой невероятной романтики — сразу в обыкновенную прозу,на Витебский вокзал.

А ведь слово «Витебск», между прочим, не такая уж и проза.Великий художник Марк Шагал, например, показал нам такой фантастическийВитебск, что ни один писатель-приключенец за ним не угонится.

Ну, впрочем, это к слову, мы и гнаться за Шагалом несобираемся. Мы входим в зал камеры хранения вслед за сутулымстаричком-дачником. Знаете, бывают такие старички-дачники в побелевших отстарости по швам прорезиненных плащах, в обвисших шляпах из рисовой соломки, сдвумя тремя саженцами в руке и с ведерочком чернозема. Таков и наш старичок, эдакийотставной Букашкин, приятель поэта Андрея Вознесенского.

Он направился в серые коридоры автоматических камер, смирнопоставил свое ведерочко на кафельный пол возле одной из них, засунул пальчик ввязаной перчатке в диск и тихо набрал дату Грюнвальдской битвы — тысячачетыреста десятый год. Дверь камеры открылась, и старичок достал оттудасундучок. Извините, любезный читатель, за неуместную рифму.

Тут нервы старичка малость сдали, и он, воскликнув что-то нанеизвестном языке, мягко опустился на пол, откуда и был поднят железной рукойкапитана Рикошетникова. Рядом с Рикошетниковым находился его новый друг,участковый уполномоченный милиции Бородкин В. П.

«Вот ведь какая штука, — думал Бородкин, — передомной обыкновенный старичок, никакой не чудак, не фантазия. Ни малейшихпоползновений к проверке не вызывает. А ведь не подошли бы, не проверили, иулетела бы птичка».

Капитан Рикошетников между тем деликатно и осторожно снял слица «старичка» тончайший пластиковый грим и обнажил сатанински красивое лицоНакамура-Бранчковской.

— Браво, мадам! Ко всем вашим прочим талантамприбавился талант трансформации.

— Я протестую! — слабо сказала уставшая от борьбыза власть женщина. — Протестую против насилия над пенсионером.

— Пройдемте, товарищ, — мягко сказал Бородкин. —Сорри, дорогой товарищ, сюжет не терпит задержек.

Он увел «пенсионера» в соответствующие глубины Витебскоговокзала, а капитан Рикошетников с заветным сундучком под мышкой вышел наЗагородный и кликнул такси.

Случилось так, что я как раз ехал мимо на своем «Жигуленке»и, пользуясь правом старого знакомства, пригласил капитана Рикошетникова вмашину.

— Вот, — сказал он, похлопывая по сундучку. —Скоро увидим, что там такое.

— Сегодня же и увидим, — сказал я. — Васдавно уже все ждут на улице Рубинштейна.

— Кто это все? — удивился капитан.

— Все герои нашей повести, начиная с ГеныСтратофонтова.

— Позвольте, но я только несколько часов назад говорилс ним по телефону. Он еще не мог прилететь с Больших Эмпиреев! Не говоря уже одругих, которые плывут на «Алеше Поповиче»…

— Простите, но это небольшой авторский произвол, —смущенно сказал я. — Мы сейчас переедем с вами из Первого Эпилога воВторой. Садитесь!

Под медной лампой, сделанной из кормового корабельногофонаря, всем нашлось место: и детям переходного возраста, и их сорокалетнимродителям, и старшему поколению. Был здесь даже вновь обретший родину и вторуючасть своей фамилии Герман Николаевич Фогель-Кукушкин, одетый во вполнеприличную серую пару из магазина «Великан».

— Я волнуюсь, малютка, — шептал он ДашеВертопраховой.

Все немного волновались, несмотря на свои стальные нервы.Даже автор малость суетился. Итак, Гена вынул из-за пазухи свою заветнуютрубочку, сделанную из нежного отростка дерева Сульп и подул!

Раздались эти странные звуки, уже дважды описанные вповести, и сундучок спокойно и непринужденно раскрылся. Древними, пустыннымивременами дохнуло изнутри. Все смолкло.

— Гена, доставайте ценности. Это ваше право, —дрожа от волнения, сказал автор.

Ценности оказались культурными!!! Это было письмо Йона тремего сыновьям: Мису, Маху и Тефе, — написанное на клочке древней кожи.

О сыновья благородные, милые дети!

К вам обращается Йон-прародитель, душою смущенный.

Пойман был нами сегодня в капкан хитроумный

Мамонт ужасный, приплывший сюда издалека.

Дети родные, мы вместе сражались с жестоким пришельцем,

Мы не дрожали пред пастью его, что дышала вулканом.

Мис-весельчак, ты всадил ему дротик под ребра!

Доблестный Мах укротил его рык преотличнейшей глыбой!

Ловкий Тефя, подобравшийся сзади, пришпилил

Острым ножом его ухо к подножию Сульпа.

Мне, смельчаки, вы оставили дело пустое —

Просто добить исполина любимой мотыгой.

Ныне победу великую праздновать мы собралися…

Что ж я ловлю в ваших взглядах раздора летучие тени?

Шкуру вы стали делить побежденного зверя,

Ввергла вас в ссору лихую простая дележка.

Мис пожелал себе сделать из шкуры кафтаны,

Чтобы гулять, поражая вокруг всех гагар и дюгоней

Мах вознамерился сделать из шкуры каноэ,

Чтобы к сиренам на Фухс добежать побыстрее.

Даже милейший Тефя разгорелся гордыней,

Хочет из шкуры он всей понаделать игрушек,

С ними в дубравы уйти, своих обезьян потешая.

Вижу я, Мис-весельчак, как ты ищешь глазами свой дротик.

Доблестный Мах, ты уж взялся руками за жуткую глыбу.

Ловкий Тефя, отпусти своих замыслов рой

Из красивой головки на волю!