Петр III - Николай Павленко

8 часов. Опасения Штелина игнорируются, голштинцы под командованием генерал-лейтенанта Левена продолжают рыть окопы в зверинце. Выяснилось, что полк голштинцев не располагает достаточным количеством ни ружей, ни ядер, ни картечи. Штелин отметил: «Беспокойство государя по случаю медленного возвращения гонцов, отправленных в разные концы, особенно в Кронштадт, все более и более возрастало».

9 часов. Наконец, князь Барятинский доставил из Кронштадта донесение Девиера. «Государь сам берет донесение и читает его вместе с графом Воронцовым, Мельгуновым, Измайловым, Львом Нарышкиным и Гудовичем. Из донесения следовало, что гарнизон Кронштадта верен императору».

Около 10 часов было принято решение отправиться в Кронштадт. Петр III дает приказание голштинскому полку возвратиться в Ораниенбаум, а сам и его свита располагаются на галере и яхте, чтобы, пользуясь попутным ветром, отправиться к Кронштадтскому рейду.

В 1 часу ночи 29 июня 1762 г. галера с Петром подходит к рейду, император садится в шлюпку и приближается к стенам крепости на 24–30 шагов. Караул крепости, однако, отказался выполнять требования императора снять боны, препятствовавшие его высадке на берег. В ответ Петру III, кричавшему караулу, «что он сам тут и чтобы его сейчас впустили», с крепости послышалась угроза, что если галера и шлюпка не уйдут в море, то по ним будет открыт огонь. В шлюпке убедились, что угроза была серьезной, что на стене крепости появились поднятые по тревоге солдаты. Последовали еще два предупреждения с угрозами открыть артиллерийский огонь по галере и яхте, если те не уйдут в море. Императору ничего не оставалось, как выполнить требования караульных крепости.

Около 2 часов ночи галера с Петром пришвартовалась в Ораниенбауме.

В 4 часа Петр Федорович по просьбе дам распустил голштинцев по квартирам, а сам отправился в Японский зал, где ему несколько раз становилось дурно. С трудом для императора находят кусок белого хлеба. Сиверс посчитал, что если бы Петр III отправился в Кронштадт раньше, как ему советовал Миних, то гарнизон Кронштадта мог отказаться от присяги Екатерине. Нерешительность Петра III, его замедленная реакция на бурно развивавшиеся события, которыми руководила его супруга, привели к полной его изоляции к поражению в борьбе за корону.

С 5.30 до полудня в Петергоф прибывали гвардейские и гарнизонные полки.

В 10 часов, по сообщению Сиверса, прибыли Измайлов и три брата Орловых с требованиями к Петру, чтобы он отрекся от престола.

В 11 часов в Петергоф прибыли две Екатерины: императрица и Дашкова, их восторженно приветствовали троекратным «ура» солдаты. Из Ораниенбаума был доставлен в Петергоф бывший император. Здесь он «изъявил согласие на все, что от него требовали». Из Петергофа его спустя несколько часов отправили в Ропшу. Так бесславно закончилось шестимесячное царствование Петра III.

Поведение Петра III в экстремальной ситуации вполне соответствовало характеристике, данной ему Штелиным: Он «на словах нисколько не страшился смерти, но на деле боялся всякой опасности». Можно согласиться и с дополнениями к этой характеристике, данной А. С. Мыльниковым: «А боясь — стремился не преодолеть, а попросту уйти от нее».

Обратимся теперь к описанию событий в лагере Екатерины. Выше отмечалось, что ее честолюбивые мечты простирались столь далеко, что не исключали насильственного овладения троном. Эта мечта была главной причиной, толкнувшей супругу императора на организацию заговора. Но на этот путь толкал ее и сам супруг, пустивший в придворную среду слух о своем намерении расторгнуть брак с Екатериной и жениться на фаворитке Елизавете Романовне.

Каноны православия того времени разрешали повторный брак в двух случаях: если скончается первая супруга или если она добровольно откажется от мирской жизни и пострижется в монахини. Но отказ любвеобильной Екатерины от светских удовольствий и замена их унылой монашеской жизнью, смена роскошного дворца на скромную монастырскую келью ее не устраивали. К тому же Петр Федорович всячески унижал свою супругу, доводил ее до отчаянья, а недалекого ума фаворитка стремилась убедить двор, что не Екатерина Алексеевна, а она, графиня Елизавета Романовна, является подлинной хозяйкой дворца.

О том, что над Екатериной нависла угроза оказаться в монастырской келье, явствует из депеш Мерси. 25 апреля 1762 г. он в общей форме извещал канцлера Кауница, что император хочет запереть свою супругу в монастырь. В депеше от 12 июля, то есть после успешно завершившегося переворота, Мерси сообщал более конкретные сведения о намерении Петра III заточить супругу в монастырь: «Ближайшим поводом или так сказать решительным жребием к тому, что случилось, послужило действительно принятое русским государем решение, до своего отъезда в Германию, удалить отсюда императрицу, свою супругу, и заточить ее в монастырь».

Это намерение царя, которое он не держал в тайне, заставило государыню понять, что именно теперь следует подумать о своей безопасности.

Таким образом, организацию заговора следует рассматривать не только как средство удовлетворения честолюбия Екатерины, но и как средство ее самообороны и освобождения от угрозы заточения. Эту цель переворота Екатерина, разумеется, не аргументировала, но, несомненно, она выполнила роль катализатора, ускорившего час начала активных действий заговорщиков.

Мы уже отмечали многие факты, свидетельствовавшие и об унизительном положении супруги и нависшей над нею опасности. Едва ли не самым важным признаком того, что угроза Екатерине была реальной, было содержание манифеста Петра III о восхождении его на престол: в нем не упомянуто ни имя супруги, ни названо имя наследника. В тексте присяги вместо обычного обязательства быть верным его императорскому величеству, его супруге, наследнику или наследнице присягавший клялся быть верным подданным «по высочайшей его воле избранным и определенным наследником». Все это не сулило Екатерине ничего утешительного, что не ускользнуло от наблюдательного французского дипломата Брейтеля, доносившего в депешах, отправленных в январе 1762 г.: «В день поздравлений с восшествием на престол императрица имела крайне унылый вид. Пока очевидно только, что она не будет иметь никакого значения…Император удвоил свое внимание к девице Воронцовой… Императрица в ужасном положении, к ней относятся с явным презрением. Она нетерпеливо сносит обращение с нею императора и высокомерие девицы Воронцовой. Не могу даже себе представить, чтоб Екатерина, смелость и отвага которой мне хорошо известна, не прибегла бы рано или поздно к какой-нибудь крайней мере. Я знаю друзей, которые стараются успокоить ее, но которые решатся на все, если она потребует».

Худ. Скородумов Гавриил Иванович. Дашкова Екатерина Романовна. Гравюра, 1777 г.

Ровинский Д. А. Материалы для русской иконографии (в 12 выпусках). СПб.: Экспедиция заготовления государственных бумаг, 1884–1891. Илл. 69

Екатерина замкнулась, но сквозь ее затворничество просматривалась крайняя осторожность и настойчивая забота о том, чтобы избежать заточения в каком-либо глухом монастыре. Она действовала старым испытанным способом — совершала поступки, противоположные деяниям супруга: уклонялась от разгула, истово соблюдала каноны православной церкви, подчеркивала свое уважение к духовенству, втихомолку осуждала секуляризацию церковных владений, подготовку к войне с Данией и уступки императора прусскому королю. Одним словом, Екатерина в общественном мнении стремительно набирала очки, в то время как ее супруг столь же стремительно их утрачивал — супруга умело использовала чувство сострадания к обидимому, свойственное характеру русских людей.