Код розенкрейцеров - Алексей Атеев

Так! Теперь куда его приспособить? Он заозирался по сторонам. Ничего подходящего. Как же быть? Только крюк, на котором держится люстра. Что же. Сойдет и он. К чему теперь люстра? Долой! Теперь – на что встать? Стол он в одиночку не подтянет, слишком громоздок. Кресло?

Он подтащил кресло, залез на него, попытался дотянуться до крюка. Нет, слишком низко, да и неустойчиво. Он – Коломенцев – привык все делать основательно. Вешаться – так уж на совесть. Как же быть? Но что подумают соседи? Да, вопрос. Или пойти попросить у тети Клары Угрюмовой табуретку? Лампочку, допустим, вкрутить нужно.

Он побежал на кухню. Там, как ни странно, никого не оказалось. Игорь Степанович схватил первую попавшуюся табуретку и поволок ее к себе. Поставил под люстрой, залез, сорвал осветительный прибор, потянул за крюк. Вроде держится крепко. Он спустился и снова заметался по комнате, продолжая сжимать в руке ремень из крокодиловой кожи.

В эту минуту своим растерзанным видом и ремнем он напоминал разгневанного отца семейства, собравшегося устроить нерадивому ребенку суровую экзекуцию. Но старый мукомол намеревался устроить экзекуцию самому себе.

И тут словно прозрение нашло на Игоря Степановича, он снова уселся в кресло и попытался собраться с мыслями.

Что же он делает? Зачем?! Неужели он, всегда гордившийся своей выдержкой и твердостью духа, настолько малодушен… Что, собственно, произошло? Залез женщине в сумку? Да не ерунда ли это? Кто осмелится назвать его вором? Но ведь назвали! А как же честь? Он опять встал, подошел к окну, глянул на улицу. Вот идут люди. Может быть, среди них те, кто видел его позор, запомнил лицо. Завтра они будут показывать на него, тыкать пальцем, ехидно улыбаться, гневно плевать вслед… Он обесчещен. И смыть позор можно лишь одним.

Коломенцев снова взял ремень в руки, сделал петлю, приладил ее на шею. В тот момент, когда он возился с ремнем, ладонь нащупала под рубашкой, на теле, нечто, о чем он совсем забыл. Коломенцев расстегнул рубашку и достал крестик. Золото тускло сверкнуло на ладони. Маменькин крестик… Невольная слеза застлала глаза. Увидятся ли они там?.. Вряд ли. Самоубийство – великий грех. Никогда не был особенно религиозен, но крест носил в память о матери. Может, лучше снять его? Ведь маменька не одобрила бы подобного поведения. Нет! Пусть крестик останется с ним.

И снова сомнения закрались в душу. То ли он делает? Не ведет ли себя нелепо и безрассудно? Плевать! Ведь решил же! Или он – не мужчина?

Коломенцев вновь залез на табурет, зацепил ремень за крюк и попытался накинуть петлю на шею. Ремень был короток. Этого еще недоставало. Придется подложить что-нибудь под ноги. Но что?

Он тоскливо осмотрелся. Только книги… Три-четыре увесистых тома… Потом резко толкнет их ногой, и готово. Какие же книги взять? Пушкина? Кощунство! Достоевского? Более подходяще. Дальше, Мопассана. Туда его, мерзавца. Ага. Вот Бердяев. Сгодится. И, взгромоздившись на трех китов, больше всего занимавших умы русской интеллигенции, Коломенцев выпрямился во весь гренадерский рост. И накинул петлю на шею.

Он замер и попытался осмыслить свои ощущения. Ощущения были вполне обычные в подобной ситуации. Умирать не хотелось. Он представил себя, болтающегося посреди комнаты с вывалившимся синим языком, и содрогнулся. Как гадко! Рот наполнился слюной, нестерпимо захотелось в уборную.

О господи! ТОЛЬКО ЭТОГО еще не хватало! И почему он не выпил стакан водки? Было бы легче умирать. Но не спускаться же снова? Или… Или прекратить эти глупости и жить. Жить!!!

Неожиданно собрание сочинений потрясателей основ русской интеллигенции зашаталось и поползло в сторону.

Коломенцев почувствовал, как почва уходит из-под ног. Но не страх и не ужас посетили его в сию роковую минуту, а досада, что так и не удалось повеситься по всем правилам, основательно и неторопливо.

Понадеялся на незыблемость классиков, а они и подвели.

Нужно было все-таки притащить из кухни столик.

Однако дело было не только в классиках. Раздался треск. Крюк, за который был зацеплен ремень, оборвался вместе с частью потолка, и Коломенцев с грохотом рухнул на пол, больно ударившись задом о табурет.

Все было кончено. К прежнему позору прибавился новый.

Неудачливый самоубийца кое-как поднялся и, держась за поясницу, поплелся к кровати. Даже такого простого дела он не смог осуществить.

С полчаса потомок славного купечества пребывал в прострации. Ни мыслей, ни действий… Все оказалось еще хуже, чем он представлял. На новую попытку уже не было сил, да и удастся ли она? Очевидно, высшая сила не желает его смерти. Во всяком случае, именно сейчас.

Коломенцев повернул голову, обозревая разгром, учиненный им. Книги разбросаны по полу, табурет валяется вверх ножками, крюк от люстры вместе с изрядным куском гипса лежит среди книг, весь пол усыпан штукатуркой.

Неожиданно для себя Коломенцев рассмеялся мелким истерическим смешком. Действительно, комично. Предел идиотизма. Не в силах оставаться больше среди учиненного разгрома, почтенный мукомол кое-как привел себя в порядок и поспешно покинул место несостоявшейся казни.

После ухода непонятного человека, представившегося Игорем Степановичем Коломенцевым, Катя Десантова, по мужу Гриценко, вернулась к приготовлению борща. Скоро должны прийти с работы муж и братец. Оба – мастера покушать… Однако процесс почему-то перестал ладиться.

Она машинально шинковала капусту и неожиданно порезала палец. В сердцах отшвырнув нож, Катя выбежала из кухни в ванную, открыла воду, подставила под нее палец. Тонкая струйка холодной воды смывала сочащуюся кровь. Розовато-ржавые капли падали на белую эмаль ванны и стекали в водосток.

Почему лезут в ее жизнь, почему суются?! Когда все кончится? Вот и сейчас, этот странный дед. Он сразу показался ей не тем, за кого себя выдает. Не потребовалось даже глубоко входить в его разум, чтобы понять это. Праздное любопытство совмещалось с некоей тайной, которую он держал глубоко в недрах сознания. Он не знал о Даре, но располагал какой-то информацией, имеющей отношение к ней – Кате, а значит, и к Дару.

Он назвал фамилию – Пеликан. По-видимому, он имеет в виду того старика. Знакомого Аглаи. Выпытывал что-то. Похоже, и сам толком не представлял, что именно. Ладно, с ним она разберется. Труднее всего иметь дело с теми, кого совсем не знаешь, видишь в первый раз, но она попробует. Только нужна боль. Это хорошо, что она порезала палец. Но этого мало. Он почти не болит.

Катя кинулась на кухню, схватила нож и что есть силы полоснула им по тыльной стороне ладони. Кровь хлынула из глубокого пореза намного сильнее, чем из пальца. Все равно не то. Зажимая рану второй рукой, она достала из стенного шкафчика пузырек со спиртом. Потом разжала ладонь, постаралась как можно шире раздвинуть края раны и обильно полила ее спиртом.

Острая боль пронзила все существо.

Щелк! Включился Дар?