Ложная красота - Наталья Кочетова

— Полина. — Тихо сказал Игнат, и в его тоне я услышала и мольбу, и предупреждение одновременно. Сделав над собой немалое усилие, он все-таки отодвинулся от меня. Я в отчаянии попыталась снова броситься ему на шею, но он обхватил мои предплечья руками, удерживая на месте. — Не надо. — Добавил надсадно, поморщившись так, будто ему очень больно.

Его челюсть сжалась, и он сильно сглотнул. Его потемневший взгляд прошелся снизу вверх по моему телу, от обнаженного живота, по ключицам, плечам, шее, к лицу. И натолкнувшись на мои глаза, он поморщился еще сильнее. На его лице промелькнула такая боль, будто я нанесла ему смертельную рану, нанесла, сковырнула, и прорвала до кости, заставляя мучиться сильнее.

Игнат отстранился еще дальше, и когда я снова дернулась к нему, больно сжал мои предплечья.

— Я не знаю, что ты делаешь, но мне это не нравится. — Произнес парень, удерживая меня на расстоянии.

Внутри меня разрасталось отчаяние, я суетливо бегала глазами по его лицу, не зная, что предпринять. Он не может меня оттолкнуть. Он нужен мне. Он моя последняя надежда. Лихорадочно соображая, я чувствовала, как слезы снова заволакивают глаза, а тело начинает дрожать.

— Пожалуйста. — С отчаянной мольбой в голосе прошептала я. Я готова была умолять. Не знаю о чем, я не знаю, что значило это мое “пожалуйста”. Из груди рвался крик, меня перемалывало, словно в мясорубке и я почти перестала соображать. — Пожалуйста. — Повторила я, снова потянувшись к парню.

Игнат сжал челюсть сильнее и дернул меня, встряхивая, будто пытаясь привести в чувства.

— Мне кажется, это… как-то по-другому должно быть. Я думал… что заслуживаю чего-то, более… настоящего. — Тихо произнесли его губы. Так тихо и неуверенно, что я не сразу поняла смысл слов.

А когда поняла, отшатнулась, как от пощечины. Нет, это даже не пощечина, это мощный удар, от которого темнеет в глазах, и горит все внутри. Руки мои безвольно упали вниз, ноги подкосились, я вжалась спиной в стену и с ужасом уставилась на парня. В солнечном сплетении заболело так сильно, что мне казалось я вот-вот просто потеряю сознание, не выдержав боли, разъедающей нутро.

— Господи. — Прошептала я, чувствуя, как из распахнутых глаз одна за другой катятся крупные слезы. — Господи, Боже. Прости меня. Прости. Я не должна была. Прости меня, пожалуйста. Я не хотела. Прости.

Я закрыла рот руками и в неверии затрясла головой. Нет. Господи. Это не я. Я не хотела. Клянусь, я не хотела.

Я почувствовала, будто проваливаюсь в темноту, становлюсь липкой, грязной, уродливой. Мне хотелось закричать, заорать во весь голос, разрывая себе голосовые связки. Выпустить из себя душащие, разъедающие чувства вместе с этим жутким криком агонии. Хотелось содрать с себя кожу, чтобы под ней перестали ползать и ворочаться эти мерзкие осколки сожаления, чувства вины и злобы.

Я не могла поверить, что снова делала это. Я только что пыталась использовать Игната, манипулируя его чувствами. Я снова поступала как эгоистичная, жестокая стерва. Я снова была злом. Уродом. Тварью. Адом. Чего я хотела? Зачем это делала? От кого мне бежать, зачем прятаться? Я не могла защитить себя от самой себя. Я была злом. Злу не место рядом с добрым, хорошим, сильным Игнатом. Зло может быть рядом только с себе подобными. Только с тем, кто может его наказать, воздать по заслугам.

Я не имею права на борьбу. Я не имею права на защиту. Никто не защитит меня от того, что разрушает меня изнутри.

Никто не остановит зло.

Глеб Николаевич

Когда закрываются двери кабинета, я перестаю быть психологом. Я становлюсь мужем, другом, мужчиной среднего возраста, да просто прохожим. Я выключаю профессионала и становлюсь просто человеком. По-другому в нашей профессии просто нельзя: можно свихнуться, если без остановки анализировать всех подряд, бесконечно перерабатывать чужие страдания, и искать способы помощи. Обычно, выходя из кабинета, я даже не отвечаю на рабочий телефон, но сейчас, уже садясь в машину и видя входящий звонок и номер звонящего, что-то внутри ёкнуло, и палец сам нажал кнопку «ответить».

— Глеб Николаевич, — раздался в трубке судорожный голос Лилии, — Глеб Николаевич, — повторила женщина и громко всхлипнула. Она плакала, шмыгая носом, не в силах справится со своим слезами, затем, наконец, взяла себя в руки и сказала. — Я не знаю, что делать. Простите, что звоню в такое время… Полина… она… снова закрылась у себя в комнате. Она не выходит уже неделю, почти ничего не ест, не хочет разговаривать. Она больше не хочет терапии… Что-то произошло… Глеб Николаевич, пожалуйста… — Снова всхлип, и женщина уже заплакала в голос.

— Лиля, успокойтесь. — Сказал я ровным голосом, гася внутри родившееся волнение от слов женщины. — Пришлите мне адрес, я сейчас приеду.

Знаю, это непрофессионально и вообще глупо, делать то, что я делал. Нельзя спасти того, кто не хочет спасения. Нельзя вмешиваться в жизнь клиента, если он сам этого не желает. Нельзя отвечать на звонки клиентов, когда рабочее время закончилось, и тем более нестись на всех парах к клиенту домой по звонку его родственников. Нельзя так сильно привязываться к клиенту, и так глубоко запускать его в свою душу.

Да. Я хорошо знал эти правила, но сейчас абсолютно сознательно их нарушал..

Эта девочка… За годы своей практики я повидал много сломанных судеб. Ко мне приходило много людей с потухшими пустыми глазами, потерявших смысл жизни, ненавидящих себя, погрязших в депрессии или панических атаках. Я пропускал через себя боль и страдания каждого из них, и искренне старался помочь. И у меня получалось.

Мой любимый момент — момент расставания, момент выхода из терапии. Видеть возродившуюся радость в глазах, благодарность, счастье, настоящую живую улыбку — только ради этого и стоит стараться. Ради этого стоить болеть всей душой за каждого клиента. В этот момент — когда дверь за клиентом, закончившим терапию, закрывается, — я обновляюсь. Обнуляюсь. Форматируюсь. Память затирает эту очередную историю, отправляет в дальний архив и освобождает место для новых историй и новых страданий. Без этого момента вся моя работа не имеет никакого смысла.

Я не мог позволить Полине уйти без улыбки. Она вошла в терапию со скрипом, без желания, но после, совсем скоро, несказанно удивила меня своими успехами. Я был уверен, что ее благодарная улыбка и эта закрывающаяся дверь случится уже очень скоро. Я был убежден. Я был уверен в ней, как ни в ком другом. И что же теперь? Что произошло? Почему такой мощный откат?

Нет, я не мог позволить ей так просто уйти. Девчонке, к которой я так сильно привязался, полюбил, как родную дочь, которой у меня никогда не было, и, наверное, уже не будет. Девчонке, которая так отчаянно ищет защиты и спасения в мире, которому больше не может доверять.

Она сильная, в ней есть стержень, в ней есть внутренний свет, которого хватило бы, чтобы осветить не одну, а еще множество жизней. Она думает, что сломана, но это не так. Таких как она, непросто сломать, такие, если не смогут идти, поползут. С переломанным хребтом поползут, если захотят. Она не сломана, нет. Она себя наказывает за что-то.