Жук золотой - Александр Иванович Куприянов

смотрите! Идите к костру! Ждите утра. Иф ыгрхатин тытке озршадь! Тытке… Он всегда просыпается рано! С раннего утра…

Внизу, в пещере, зарокотал бубен. Звук его становился все глуше и глуше. Шаман продвигался к реке. На какое-то мгновение он затих, но вдруг возник снова. Я не выдержал и подполз к краю утеса.

Лунная дорожка бежала через Амур прямо ко входу в пещеру. В серебристом луче я увидел невероятное! Фунтик камлал в воде… Он заходил все глубже и глубже! Наконец над водой остались видны только бубен, колотушка и руки шамана. Но на этот раз я отчетливо слышал его песню:

Тебя называю женою, Фыйлюк!Всплыви над горою из дальнего моря!На отмель песчаную прыгни из пены…Подобно горе из пучины всплывиИ прыгни на кончик носка моей обуви…Тебя называю женою морскою,На отмель багульника веткой склонись,Ольховою почкой и белою стружкойПовисни на ветках священных деревьев…Фыйлюк, о, жена недалекого моря…

Он звал из близкого лимана неведомую нам Фыйлюк. Свою жену. Шаманку.

Мы очнулись под утро, когда из палатки, закрытой наглухо, послышались голоса и звук ножа, секущего рыбу – коф-коф-коф. Низкий женский голос весело произнес:

– Ох, как много юколы! (Утыты, ма лес!)

Шаман Фунтик отвечал:

– Мы никогда подобного не забудем! (Ньын ыгр хагин тыдь ршгырпныдох каудь!)

Уже совсем расцвело. Было, как и обещал Валера, тытке… Очень рано. И только Полярная звезда, Курн уньгр, упрямо висела над скалой Фувбал. Костер догорел, но малиновые угли по-прежнему грели чашку с порошком.

Из-под палатки высунулась маленькая женская рука. Она протягивала миску, наполненную мелко нарубленной юколой.

– Мой лучший друг, Коля-нивх! – гортанно крикнул шаман, – ньурьё нафк!

И Коля Хансин покорно взял чашку с рыбой, почти шепотом произнося гиляцкое приветствие:

– Будь здорова, женщина! Ургур гумья, умгу!

Невидимка ответила:

– Больному лучше. В добрый путь!

И так было всякий раз, пока к палатке подходили Коля, Хусаинка и Юра. Наконец Валерка выкрикнул:

– Мой лучший друг, Санька-нивх!

Как и положено лучшему другу – ньурьё нафку, я подполз к щели в палатке на коленях. Ургур гумья, умгу! Никто не подал мне миску с юколой. Женский голос отчетливо произнес:

– Куда же он пойдет? Свое стойбище грешно покинуть!

Я оттянул край брезентового полотна. Фунтик, развалясь, лежал на подстилке в глубине палатки. Отдыхал, наверное. Прямо на меня, почти в упор, смотрела маленькая и красивая женщина. Она была обнажена по пояс. Черные волосы собраны в пучок на затылке. Запястья рук и щиколотки ног украшали блестящие браслеты. В ушах качались серьги. Но… Невероятно!

Вместо двух у женщины-духа было четыре груди. И она улыбалась мне, показывая, впрочем, не очень красивые зубки – острые и желтые.

Да, единственное, что мне не понравилось в ней сразу, так это ее зубки.

К нам пришла Фыйлюк. Жена его дальних морей, которая прыгнула на носок его обуви. А еще ее звали мотьик ныкр умгу – морской дух. Она взяла меня за руку и отчетливо произнесла три слова.

Вот они, три слова Жены дальних морей:

Умумздь – будь смелым.

Умдилы гыдь – будь незлобивым.

Пилагудь – преумножь.

Что я должен был преумножить, она мне так и не сказала.

Потом она наклонилась и слегка куснула мою руку.

Вот именно что куснула. Мне было совершенно не больно.

Но на кисти правой руки появились три капельки крови.

Двадцать лет спустя я рассказал про шамана Валерку Фунтика в Институте народов Севера. Специалисты по шаманизму глумливо переглянулись: «Порошок в тарелке на огне… Четыре груди… Галлюцинация! Коллективный гипноз!» Тогда я показал им три черточки – три шрамика на кисти своей правой руки: «Следы ее зубов». И уточнил: «Фыйлюк, жены шамана Фунтика». Специалисты по шаманизму – морщинистый и интеллигентный нивх, почти академик, но со следами порока, хорошо известного ему и мне, на лице, и, кажется, с ним была народная поэтесса-чукча, сказительница из совхоза Рыркарпий, что на мысе Шмидта, – внимательно, чуть ли не под лупой, рассмотрели мои шрамы. «Самоистязание?» – утвердительно спросила сказительница. Нивх-академик пожевал губами. Кажется, он знал что-то другое. На то и академик. Он очень внимательно посмотрел мне в глаза. И ничего не ответил. Его звали Чунер.

Иногда, в часы особо жесткой борьбы – неважно, с кем: с собой или с миром, – я думаю: «А может, права была шаманка Фыйлюк, и я зря покинул свое стойбище? Был бы сейчас председателем рыболовецкой артели, как мой дед Кирилл Ершов. И как того хотела моя мама».

Ведь капитаном дальнего плаванья я так и не стал. Отдельная история.

Меня не взяли на судоводительское отделение, а механиком, в промасленный трюм, где гудит машина и море видно только в иллюминатор, я не захотел спускаться. «А как же белые клеши и кортик у бедра?!» – думал тогда я. К тому же меня с треском выгнали из абитуриентов, еще до начала экзаменов, за драку в ресторане, которую устроили взрослые дядьки-матросы с торгового судна. Они пообещали взять меня в плаванье юнгой. Наврали, конечно. Никаких юнг уже и в помине не было. За выбитые в ресторане витрины рассчитывался я. Деньгами на обратный билет. Чтобы добраться до дома, мне пришлось на сухогрузе плыть из Холмска во Владивосток. И здесь состоялось самое страшное крушение, поставившее крест на моей морской карьере. Все пять дней, пока мы шли по морю, я провалялся трупом в кубрике, невыносимо страдая от монотонной качки. Я заблевал, как выразился вахтенный помощник капитана, сухогруз от клотика до киля! До сих пор не знаю, есть ли киль у сухогруза.

Между прочим, преодолеть «неморяцкий» недуг мне так и не удалось.

Моряками стали Коля Хансин и Юра Валин, как и предрекла Фыйлюк, пожелавшая им доброго пути – ургур выя!

И Хусаинка тоже долго бродил по свету. Он ходил на рыболовецких судах механиком. Иногда в моем доме за пять минут до Нового года раздавался телефонный звонок. Он был неповторим. Я точно знал, что сейчас звонит Хусаинка Мангаев. Телефонистка вредным голосом говорила: «Соединяю с Сиднеем!» Без всякого приветствия, как будто мы расстались час назад, Хусаинка говорил: «У тебя есть что выпить? Налей! Давай чокнемся». И мы с ним чокались. В трубке. Звенели бокалами. Телефонистка хихикала. Потом он сразу же делал «пи-пи» – отбой. Однажды он позвонил мне, кажется, из Кореи. Перед тем как чокнуться, я спросил его: «Ты ее видел?» «Кого?» – спросил Хусаин. Я уточнил: «Фыйлюк! Шаманку, у которой четыре груди?!»

Хусаинка ответил сразу. Как будто мы с ним час назад вылезли из той самой пещеры, где посредине застыла каменная башка медведя.

И он ответил: «Я ее видел отчетливо. Так же, как я вижу сейчас тебя…»

Но ведь сейчас он не мог меня видеть?!

В Ассоциации американских редакторов меня спросили: «В какой из штатов Америки ты хотел бы слетать, чтобы познакомиться с