Жук золотой - Александр Иванович Куприянов

Мы же готовили специальные стружки для шамана: чам тенр инау украшали головной убор колдуна, чам ут инау – пояс, чам тымк инау – последними стружками шаман размахивал при камлании.

Пока мы готовили стружки, Валера молча сидел у костра на подогнутых под себя коленях. Можно было подумать, что он молился. Наконец, он спросил меня:

– Урк аидь?

Я подтвердил:

– Да, ночь наступила!

Еще он спросил про ночное небо – урк тлы, и про Полярную звезду, которую нивхи звали Курн Уньгр.

Курн Уньгр уже давно повисла над нашими головами.

– Тигрку ырк уиныдь? – спросил Валера. Что значило – дрова разгораются?

Я вновь подтвердил.

Дрова разгорались, выбрасывая в чернильную ночь столбы искр.

Малиновый жар прогоревшего в основании костра сухого плавника освещал снизу лицо Валерки с глубокими тенями под глазами. Его глаза мне казались страшными впадинами. Такие впадины есть только на черепе человеческого скелета. А, может, я уже подогревал себя страхами, готовясь к неизведанному таинству.

Наступало время готовить шамана к камланию.

Жестом Фунтик подозвал меня и Колю Хансина к себе. Мы должны были помочь ему облачиться в наряд и украсить его шею, пояс, сгибы рук и ног стружкой инау.

Сначала он попросил чам гухт – шаманский халат, затем – чам гак, шапку, и, наконец, чам хас – бубен. Мы молча, на вытянутых руках, подавали все нужные ему вещи. Почему-то мы сами догадались, что подавать надо именно так – почтительно и с поклоном. Я заметил, что лицо Валерки стало бледным, а на его лбу и на шее заблестела испарина.

И шапка, и халат были очень старыми. Обтрепанные полы и рукава халата были обметаны новым сатином. Халат явно пользовался спросом.

Хусаинка и Юра Валин устанавливали палатку. Четыре жерди связали, растянув конусом, а сверху накрыли парусом. Вот и вся палатка. Ее поставили на берегу, оставив свободной узкую полоску между входом и рекой. Так распорядился Валера. Место здесь было тихое – бухта за мысом Убиенного. Даже волна не набегала на берег. В палатку занесли связки юколы, посуду, мелкий сушняк для разведения костра и котелок на треноге.

Мы не знали, зачем ему была нужна палатка на берегу.

Деревянной колотушкой Валера ткнул в сторону палатки:

– Куты ырпть! Заделайте полог!

Тонкой бечевкой я зашнуровал полог. По краю брезента были проделаны специальные отверстия для шнуровки.

Когда застегивали на шамане пояс, оказалось, что мы забыли побрякушки. Кэгн слетаются не только на рокот бубна, песнопение шамана, но и на звон специальных железных или медных кружочков, которые отдаленно напоминают монисто.

Валера еще больше насупился.

Я достал из кармана связку директорских ключей. Как-то вовремя вспомнил.

– Подойдет?

Валера продел кольцо связки в пояс и резко качнул бедрами. Ключи зазвенели.

Фунтик вынул из потаенного кармана халата мешочек и насыпал в железную миску какого-то черно-коричневого порошка. Может, высушенные и перетертые корешки растений, а может, и размельченные почти в пыль грибы.

Он показал мне, где поставить чашку с порошком, когда он начнет шаманить. У самого края костра, на угли. Но ни в коем случае не на огонь. По мере того как порошок будет плавиться, превращаясь в дым, нужно будет понемногу добавлять из мешочка.

Я не удержался и, отвернувшись в ночь, понюхал порошок. Он терпко пах травами. Кажется, мятой, чабрецом и горькой полынью. И еще – коноплей.

Наконец, Фунтик отдал последнее распоряжение.

Когда духи слетятся на приготовленный нами «аэродром», мы должны обвязать шамана веревкой и спустить его с обрыва на небольшой каменный выступ.

Выступ назывался уилаф. Совершенно точно.

Уилаф – вот как назывался священный выступ.

Дело в том, что скала Фувбал, за которой мы пристали в бухточке, имела не только пологий склон со стороны близко подступающей тайги, но и отвесный обрыв со стороны реки. Кажется, именно здесь гиляки сбросили русского попа Иннокентия в Амур.

В скале находилась глубокая пещера. Дальним сводом она выходила к реке. Но тот самый выступ, который назывался уилаф, торчал, недосягаемый, на почти вертикальной стене обрыва.

Валера несколько раз значительно повторил: «Уилаф… Уилаф!»

С нивхского «уилаф» переводится как неприкосновенное, табуированное место.

В свое время мы облазали пещеру вдоль и поперек, подплывая к ней со стороны реки. Несмотря на сильное здесь и какое-то круговое, с воронкой посередине, течение.

В пещере стоял огромный камень-валун, отдаленно напоминающий медвежью голову. Место было очень притягательное для пацанов. Мы жгли там свои костры, прячась от дождя, варили уху и жарили на прутьях пойманную на закидушки касатку. Помню, что никакого страха пещера у нас не вызывала. А на скальный выступ уилаф добраться мы не могли. На него можно было спуститься единственным способом – так, как предложил сделать Валера. То есть по веревке.

Мы сели у костра. Валерка нагрел бубен над огнем. Дымок из чашки с таинственным порошком заструился над нами.

Шаман пошел, покачивая бедрами, вокруг костра, и связка ключей позвякивала на его поясе. Мне показались его движения достаточно забавными. И я не заметил, как стал смеяться. Сначала хихикал, потом захохотал, откинувшись на спину. И я хохотал все громче – до тех пор, пока не увидел, как тысячи искр поднялись из костра в ночное небо. И там они превратились в звезды. И звезды поплыли над моей головой в хороводе. И я закричал, смеясь и плача:

– Псар-псар!

Я подражал звуку гудящего пламенем костра, выбрасывающего искры в небо. А шаман все кружился и кружился, и бубен глухо рокотал в его руках. И белые стружки инау, как маленькие молнии, метались вокруг его головы. И окуляры его деревянных очков тоже смотрели в небо.

И я вновь закричал, вторя дикому песнопению:

– Эзмускир чындох прыныдь! (Мы охотно придем к вам!). Чех-чех. (Подражание звуку ударяемого металла или кремня о кремень.) Чиркайгудь умгу! (Вычеркни женщину.) Чинругудь-чинругудь! (Мучиться, страдать.) Чир! (Гора без растительности.) Прыурлаф мыудь! (Палатка кружится, как шаман, виляя бедрами.) Ледь-ледь, умгу! (Выскочи из воды, женщина!)

Бессвязные вопли человека, находящегося под гипнотическим воздействием шамана. Вместе с тем позже, анализируя происходящее со мной в ту ночь, я обнаружил некую логику в своих выкриках.

Я очнулся, когда увидел над собой склоненное лицо Фунтика. Губы его были покусаны до крови, она запеклась вокруг рта шамана.

Налетевший с реки ветер раскачивал стружки на елочках. Я лежал рядом с чашкой, куда Валера накрошил юколы. Чашка была пуста. Ветки раскачивались. Я понял – кэгн прилетели.

– Ыйка-ыйка! Тымк кодра, – пробормотал шаман, – у меня болит рука – ой, ой!

Он затряс меня:

– Подсыпь в чашку порошка. Обвяжите меня веревкой и спускайте. Уилаф ждать не будет!

Священное действо в ночи продолжалось.

Я насыпал в чашку порошка, мы обвязали шамана веревкой и спустили на скальный выступ. Откуда-то из пугающей темноты донеслось эхом:

– За мной не