Россия в 1917-2000 гг. Книга для всех, интересующихся отечественной историей - Сергей Яров

Слом НЭПа фактически начался в 1923 г. Исходным пунктом для этого послужил знаменитый кризис 1923 г. Возникли так называемые «ножницы цен»: продукты крестьян были дешевы, промышленные изделия — дороги. А поскольку промышленные товары не раскупались, рабочим перестали платить зарплату — деньги трестам было взять неоткуда.

Главная причина кризиса не вызывала сомнений: сельское хозяйство развивалось быстрее и успешнее, чем промышленность. Разумеется, крестьянское хозяйство было легче восстановить, чем промышленность. Оно и пострадало меньше в годы войны, да и не требовало таких больших капиталовложений. Но к объективным трудностям примешивались и субъективные. Крестьянин работал на себя — и потому работал лучше и быстрее. Для рабочего же предприятие не было «своим». Он не чувствовал, как крестьянин, прямой связи между тем, что он сделает, и тем, что он получит.

Если бы существовала реальная конкуренция, маневры трестов с завышением цен на свою продукцию едва бы удались: их потеснил бы более удачливый соперник. Но конкуренции не было. Тресты фактически являлись монополистом своей продукции. А в таком случае, казалось, можно было назначать цены совершенно произвольно и не бояться, что их «собьет» конкурент.

Кризис был преодолен частично. Трестам предложили добиться подлинной, а не фальшивой самоокупаемости. Но сделать это в одночасье было нельзя — и трестам пришлось назначить более низкие цены; кому-то это принесло убытки, у кого-то просто уменьшились сверхприбыли. Таким образом, снижение отпускных цен на промышленные изделия произошло фактически административным, а не экономическим путем. То же можно сказать и о повышении заготовительных цен на крестьянскую продукцию: здесь вмешательство государства выглядело еще более откровенным.

Кризис 1923 г. показал иллюзорность идеи о возможности самонастройки нэповской экономики. Разумеется, выход из любой кризисной хозяйственной ситуации требует в той или иной мере участия государства, но в классической рыночной системе государственное вмешательство ограничивается множеством противовесов. В советской экономике такие ограничители действовали слабо. С каждым новым кризисом рыночные регуляторы утрачивали свое значение. Меры не знали: увидев, что с помощью дубинки иные проблемы решаются и лучше, и быстрее, не смогли побороть в себе искушения все чаще хвататься за нее.

В 1924 г. возник так называемый «торговый кризис». Находясь под впечатлением событий 1923 г., власти попытались ограничить влияние частных торговцев. Их считали главными виновниками «ножниц цен». Основным способом борьбы стало резкое повышение налогов. Для контроля за торговцами создается комиссариат внутренней торговли. Последствия оказались плачевными: образовались так называемые «торговые пустыни», сократились поступления налогов.

Примечателен и кризис 1925 г. Власти тогда понадеялись на большой экспорт хлеба, что позволило бы приступить к выполнению амбициозной программы индустриализации. Надежды эти, если вспомнить выражение Каменева, «отрегулировал» крестьянин: он недодал государству 200 млн пудов хлеба. Чтобы хоть как-то возместить убытки, власти в хаотичной спешке, не стесняясь уже никакими приличиями, разрешили продажу водки. Мера эта оказалась более успешной, чем регулирование рынка.

Эти кризисы 1923, 1924 и 1925 гг. еще стремились преодолеть «по-нэповски», не прибегая к винтовке, не закрывая рынки, не арестовывая людей и товары. Но именно кризисы середины 1920-х гг. можно назвать лабораторией, где оттачивались инструменты «великого перелома».

К концу 1927 г. обнаружилось, что крестьяне недодали государству около 130 млн пудов хлеба. В начале 1928 г. эта цифра еще более возросла, и власти увидели перед собой разверзающуюся бездну: речь шла уже не об экспорте, а о том, чтобы не допустить голодных бунтов. Кризис 1927 г. имел экономическую подоплеку, хотя власти и усмотрели здесь политическую интригу «кулаков». Крестьянину было выгоднее выращивать технические, а не продовольственные культуры: они оплачивались дороже. Произошло это ввиду просчетов в ценовой политике. Цены были застывшими, не менялись годами и зачастую не отражали экономических реалий. А к этому примешались и ожидание войны, побуждавшее припрятывать хлеб, и низкая продуктивность крестьянских хозяйств, вызванная, помимо прочего, и боязнью быть причисленными к «кулакам».

Поправлять экономическую оплошность экономическим приемом времени уже не было. Немедленно нужен был хлеб. Во многих местах были закрыты рынки, подверглись арестам, естественно, с политическими формулировками, зажиточные крестьяне. И, разумеется, начались конфискации хлеба. Поскольку одним из главных покупателей крестьянских продуктов оставался частный торговец, не забыли и его: увеличивали налоги, запрещали пользоваться железной дорогой для перевозки грузов. Публично, конечно, многое из этого осуждалось — частью лицемерно, но частью и искренне. Тогда-то и стал обычным тот прием, к которому начали прибегать еще во время войны и который столь распространился в годы коллективизации: порицали чрезмерные «перегибы», но требовали результатов, которые могли быть обеспечены только этой «чрезмерностью».

Кризис хлебозаготовок 1928–1929 гг., еще более острый, чем предыдущий, «урегулировали» уже в основном репрессивными мерами. Пример подал сам Сталин. К тому времени он уже побывал в Сибири и в еще не разоренной сибирской деревне смог достичь большего, чем обычные заготовители. Ему подражали и многие мелкие «вожди» всех рангов и уровней. НЭП как таковой официально не был отменен, но его названием маскировалось иное содержание. Тот аппарат внеэкономического изъятия продуктов, отдельные стороны которого опробовались в кризисах 1923–1927 гг., заработал в 1928–1929 гг. как четкий, слаженный механизм. Путем сверхналогообложения «частник» ускоренными темпами вытеснялся из всех сфер экономики. Ограничивались рынки, лишались своих прав тресты, экономика становилась все более «командной», управляемой сверху. Происходило это не по какому-то заранее подготовленному и методично исполняемому плану. НЭП упразднялся «явочным порядком». У него устранялись те или иные несущие конструкции — и до тех пор, пока все здание не изменилось до неузнаваемости. Но делалось это впопыхах, необдуманно, ради сиюминутного «затыкания дыр». Люди, разрушившие здание НЭПа, были уверены, что только улучшают его; они затеяли ремонт, окончившийся ломкой.

Последние нэповские установления, словно волной, смыло «великим переломом» 1929–1933 гг. Правда, отдельные нэповские рычаги еще какое-то время использовались, но уже в системе другой, «командной» экономики. Это относится к так называемым «неонэпам» 1931–1932 гг. Схема неонэпов оказалась очень простой. Перед посевными работами крестьяне получали кое-какие права на продажу своей продукции — более широкие, чем раньше. Когда поспевал урожай, об этих правах забывали. Трудно даже сказать, было ли это обдуманным умыслом или вынужденным шагом, предпринятым после того, как рушились надежды на увеличение добровольных хлебных поставок. В 1933 г. прекратилось, однако, и это — НЭП для правящих кругов окончательно стал пережитком, не соответствующим духу времени.