Россия в 1917-2000 гг. Книга для всех, интересующихся отечественной историей - Сергей Яров

В 1925–1928 гг. правящей кремлевской группе был еще присущ нэповский настрой. На Сталина нападали пока только «левые» — Троцкий, Каменев, Зиновьев и их сторонники. Кто-то из них был серьезно озабочен «отступлением» 1921–1922 гг. Но кто-то и просто использовал «левую» фразеологию как оружие в политической борьбе, пытаясь привлечь на свою сторону средний и низший партийный аппарат, в целом настороженно встретивший НЭП. Трудно сказать, был ли всегда Сталин «антирыночником» и являлись ли его выступления в поддержку НЭПа только маскировкой его подлинных замыслов. У каждого из кремлевских вождей можно насчитать с десяток высказываний и за, и против НЭПа. На НЭП смотрели прагматично: если рынок поможет наладить экономику, его терпели, если нет — его ломали без сожалений.

Едва убрали из ЦК ВКП(б) сторонников Каменева и Зиновьева, как возникла скрытая интрига против Бухарина. Борьба с бухаринцами все равно бы началась, независимо от того, был ли НЭП успешным или безуспешным. Но поскольку любая политическая схватка тогда и позднее приобретала идеологическое обличье и представлялась как борьба идей, то она приняла и антинэповскую направленность — ведь именно Бухарин сделал защиту НЭПа ядром своей теоретической платформы. Чем резче «разоблачали» Бухарина, тем изощреннее становилась антинэповская аргументация, а прозвучав в устах Сталина, она оценивалась как руководство к действию. Разумеется, нападки на НЭП едва ли прекратились бы, даже если бы сталинские противники исчезли раньше 1927 г. Но то, что с НЭПом оказались связаны, по мнению правоверных коммунистов, «сомнительные» идеи, а с точки зрения Сталина, — «сомнительные» политики, являлось важной предпосылкой отказа от нэповских новшеств.

Российская экономика не была отлажена вплоть до конца НЭПа. Это предрешалось, в первую очередь, той нэповской программой, которая была выработана и уточнена в 1921–1922 гг. и сохранила свой остов без изменений вплоть до конца 1920-х гг. Власти пытались решить две противоречащие друг другу задачи. С одной стороны, они хотели получить больше продуктов и товаров, но понимали, что этого удастся достичь в том случае, если производители будут работать и на себя, а не только на государство. С другой стороны, они опасались, как бы мелкий ремесленник и уличный торговец не превратились соответственно в «капиталиста» и богатого купца — и за экономическим переворотом не последовал бы политический, как об этом предупреждал Маркс.

Экономическая политика очень точно отразила эти колебания. Нэпмана и зажиточного крестьянина то одергивали, то поощряли — в разных местах по-разному, но одинаково смутно понимая, какого «капиталиста» они могут допустить, а какого — нет. Не обладая стройностью, целостностью и внутренней логичностью, нэповская экономика, в отличие от классической рыночной, не имела и другого важнейшего свойства — саморегулирования. Она была подобна машине, которая постоянно ломалась, после каждой починки двигалась еще медленней — пока, наконец, не остановилась вовсе. Неустранимое противоречие этого экономического эксперимента состояло в том, что «социалистической» машине пытались поставить «капиталистический» мотор, не задумываясь об их совместимости.

НЭП в значительной мере обусловил изменение идеологических установок правящей партии. Нужно было доказать, что разрешение частной аренды и введение платности не только не меняют «социалистического» характера государства, но именно его и укрепляют. Где-то это было сделано умело, где-то неуклюже, но в целом нэповская аргументация оказалась как бы встроенной в идеологическую систему большевиков. Но эта «встроенность», несмотря на ухищрения пропагандистов, не могла скрыть ряда противоречий.

Прежде всего НЭП противоречил уравнительности, бывшей ядром того нового политического сознания, которое пытались привить массам. Уравнительные настроения, стремление «все поделить» в значительной степени были присущи и низам, хотя здесь это, может, и не имело политического оттенка. Нэпмана в низах осуждали не как будущего контрреволюционера, но как богача, продававшего продукты по ценам, которые никогда не казались низкими, даже если и являлись таковыми.

Если мы попытаемся указать хотя бы на один социальный слой, который в массе своей дорожил НЭПом и боролся за него, то окажемся в затруднении. Рабочие, собственно, не чувствовали своей связи с НЭПом. Они получали жалованье зачастую независимо от того, пользовалась их продукция спросом или нет, и какой ценой она была получена. Было много способов, отнюдь не экономических, превратить залежалый товар в дефицитный, а дешевую продукцию сделать дорогой. Смутно понимая выгоды, которые им принес НЭП, они зато отчетливо ощущали его социальные издержки — безработицу, рост цен, задержку жалованья.

Крестьянам, разумеется, был более близок НЭП, но далеко не всем. 35 % крестьян не платили налоги. Это были бедняки, для которых НЭП таил угрозу еще большего разорения, ибо он, при всех оговорках, поощрял все же сильного, а не слабого. Они уповали не на НЭП, а на традиционную помощь государства.

Дело было не только в том, что не всякий хотел защищать НЭП, но и в том, что мало кто смог бы это сделать. Ни о каких «лоббистах» тогда не было и речи. Когда какой-то партийный вождь брался отстаивать НЭП, можно говорить лишь о совпадении его взглядов с точкой зрения нэпманов, но отнюдь не о ее передаче.

Переход к «командной» экономике произошел не путем смены одной модели другой, а путем расширения и усиления «социалистических» элементов в действующей экономической схеме. Когда отказывал тот или иной нэповский, рыночный рычаг, его заменяли в спешке «социалистическим» — сначала еще надеясь, что ненадолго. Со временем количество перешло в качество, и нэповские меры стали отменять даже тогда, когда в этом не было необходимости — в силу антирыночной инерции.

В «командной» экономике видели способ поддержания народного хозяйства в нормальном состоянии — без кризисов, которыми был богат конец НЭПа, без грозящего в будущем социального расслоения. В ней видели залог преодоления нестабильности — того, что сделало для широких масс такой неуютной эпоху НЭПа.

Командная экономика означала всепроникающий, тотальный контроль государства над производством и потреблением любой продукции. Ее отличали следующие особенности:

1) Централизация производства.

Сильно урезались права предприятий. Они работали только по государственным заказам. Хозяйственный расчет не отменялся, но становился формальным. Экономика управлялась из одного центра. Находившиеся под мелочной опекой государственных органов хозяйственники были вынуждены согласовывать с ними почти каждый свой шаг.

2) Директивное планирование.