Времена года - Мила Лейт

– Не переживай, мой родной, мы скоро вернёмся в Париж… совсем скоро. Я только решу некоторые дела – и мы поедем домой.

Миша вздохнул со смесью восторга и облегчения, порывисто обнял её в ответ. Марта ещё не представляла, как она будет заново устраивать свою жизнь в Париже, но твёрдо знала одно: они возвращаются.

Утро выдалось поистине чудесным: в высоком чистом небе не было ни облачка, лёгкий, как дыхание спящего ребёнка, ветерок осторожно касался свежей весенней листвы и казалось, что, шевелясь, молодая зелень источает свой тёплый, ни с чем не сравнимый аромат. Яркие, блестящие листья, сбросив с себя укрывавшую их скорлупу, словно жаждали жить, подставляя себя небу, солнцу, воздуху. Было совсем рано, и прохлада мартовской ночи ещё не покинула просыпающийся город. Но всё выше, всё стремительнее взбиравшееся по небосводу солнце уже согревало, обещая тихий тёплый день.

Выйдя из дома, Марта на несколько мгновений остановилась, вдохнула разливающуюся в воздухе весну и почувствовала, что улыбается. Потом, всё так же улыбаясь, направилась вниз по небольшой улочке, где она теперь жила. На по-субботнему пустынной улице раздался стук её маленьких каблучков. «Как же хорошо!» – подумала Марта.

Из-за угла вышел пожилой мужчина с поводком, на конце которого резво семенила лохматая собачонка; мужчина тоже чему-то улыбался. В свободной руке он держал бумажный пакет, из которого выглядывали два золотистых багета. Марта узнала мужчину – он, очевидно, жил где-то неподалёку, потому что в выходные по утрам они почти всегда встречались в бакалейной лавке, где оба покупали хлеб. Свежий утренний багет – непременный атрибут выходного у истинного француза. Этому её научил ещё Марк, не лишённый сибаритских привычек.

«Я всё больше прихожу к мысли, – говорил он, – что так называемое искусство жить родилось во Франции. Французы всегда умели остановиться на мгновение, чтобы почувствовать и прожить его. Здесь люди, в большинстве своём, не стремятся работать до изнеможения ради карьеры и высокой зарплаты, тратить которую, при таком образе жизни, всё равно не остаётся ни сил, ни времени. Они скорее предпочтут спокойно насладиться хорошим ужином в семейном кругу. Или не торопясь посидеть в кафе. В Париже, как нигде, у стороннего наблюдателя возникает ощущение, что здесь никто никуда не спешит. И, по большому счёту, так оно и есть. Знаешь, когда я был, например, в Лондоне, – продолжал Марк, – я вышел утром из гостиницы, чтобы погулять по городу. Мне хотелось как обычно не спеша посмотреть город, почувствовать его, понять. И что ты думаешь? Очень быстро у меня возникло ощущение потерянности. Все куда-то торопились, у всех был очень занятой, озабоченный вид. Люди в деловой одежде с кофе «на вынос» в руках говорили друг с другом с очень серьёзным видом. Никто не сидел просто так, без дела. Складывалось впечатление, что все заняты ужасно важными делами. Довольно быстро я и сам стал казаться себе каким-то бездельником, который болтается по улицам, вместо того, чтобы, как все, заняться чем-то полезным», – засмеялся он.

И в продолжение разговора Марк сказал тогда:

«Жизнь, конечно, меняется. И Париж сейчас – не такой, каким был в рассказах моей Агаты или в восьмидесятые, когда я с ним познакомился, и даже не такой, как в последние годы ушедшего века. Стираются границы – государственные, а с ними, постепенно – и культурные.

Но тем не менее, пока ещё и Париж, и Франция остаются собой. Здесь по-прежнему – и лучшие вина, и сыры, и ракушки; и по-прежнему люди это любят и ценят. Но и это не главное. Здесь всё так же живёт и развивается искусство. Здесь оно по-прежнему, как мало где ещё в мире, в цене». – После этих слов Марк замолчал, о чём-то задумался. Они как раз тогда сидели за столиком в кафе, Марк сделал глоток из бокала с белым вином, машинально посмотрел сквозь него на свет. А Марта – на него, глазами, полными любви.

Он многому научил её за те три года, что они прожили вместе. И это касалось не только образа жизни, который, безусловно, стал другим. Уже после расставания она, вспоминая второго мужа, сквозь пелену горечи и боли не могла не осознавать, как многое вокруг изменилось лишь благодаря ему, – и дело, разумеется, было не в переезде в Париж как таковом.

Он научил её смотреть вокруг себя – и всё видеть: и оттенки зелени, и разноцветные тени, и осколки радуг в дождевых каплях или утренней росе. Он научил её по-новому ощущать и вкус холодной воды или свежего кофе, и шершавую бумагу, в которую завёрнуты покупки, и гладкий шёлк шарфов, что он дарил ей, – непременного аксессуара настоящей парижанки. Всё то, из чего состоит повседневность, перестало быть однообразным фоном, но стало самой её многогранной сущностью.

Но самое главное – он научил её любить себя. Воспринимать себя саму не только лишь как дочь, жену, мать, но и – в первую очередь – как личность; со своими достоинствами и недостатками, потребностями и желаниями. И он научил её чувствовать себя женщиной – красивой, привлекательной, желанной. Она сама поражалась тому, насколько изменилась: от причёски и манеры одеваться до жестов и походки. Порой Марта так жалела, что этого не случилось с ней раньше. Впрочем, она тут же начинала думать о том, что, пожалуй, в той жизни, жизни «до Марка», она бы не знала, что со всем этим делать.

Марта зашла в булочную, с удовольствием вдохнула запах свежего хлеба. Ей вдруг почему-то вспомнилось, как раньше она наспех хватала в супермаркете упаковку нарезанного батона. Купила багет и несколько янтарных круассанов – они с Мишей их просто обожали. Взяла пакеты со своими ароматными сокровищами двумя руками, как букет цветов и, не отдавая себе отчёта в том, что улыбается, вышла на улицу.

Идти до дома ей было не больше десяти минут, но Марте захотелось чуть-чуть прогуляться, и она решила вернуться кружным путём. Свернула в один переулок, затем – в другой. Ей по-прежнему нравилось изучать Париж – каждую его частичку, каждую клеточку. Вот и сейчас она заметила, как неподалёку из открытой двери на улицу выносили вёдра с букетами, – оказывается, здесь была цветочная лавка, а она и не знала, хоть и жила в каких-то паре кварталов отсюда.

Марта приблизилась к магазинчику.

– Доброе утро, мадам, – приветливо поздоровался служащий, продолжая свою работу.

– Доброе утро. – Марта не отрывала глаз от пёстрых соцветий. Цветы никогда не оставляли её равнодушной. Вот и сейчас она с упоением любовалась хрустящими тюльпанами, шелковистыми розами, нежными ирисами – да чего там только не было в этот занимавшийся весенний день!

– Что-то желаете? – служащий оторвался от выставления ценников.

Она, было, начала вежливо качать головой, собираясь сказать что-то вроде «я только смотрю», но все они, эти цветы, собранные в букеты или просто стоящие охапками, были так великолепны, так восхитительно свежи, они так подходили к этому солнечному утру, что Марта не удержалась и произнесла:

– Да, пожалуйста.

Она выбрала букет розовых пионов. Их полные, упругие головки источали нежный аромат.