Сладкая горечь - Стефани Данлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вздохнув, я стала на колени. По мере того моя голова опускалась, менялся сам воздух, сделался затхлым, в нем появился привкус чего-то цитрусового, но главным образом я уловила вонь химикатов.
Я заглянула под раковину. Там было темно.
– Ничего не вижу.
Ник подал мне фонарик. Со слов Зои выходило, что слив состоит из сифона и сливной трубы под названием «колено». А еще где-то там есть водный затвор, который не дает стокам подняться из канализации назад в раковину.
Посветив, я увидела ручки, винные пробки, фольгу, клочки бумаги, вилки, монеты. Я повела лучом в поисках места, где сливная труба уходит в пол. Найдя его, я охнула и поскорей выключила фонарик.
Ник стоял, облокотившись на стойку.
– Что нашла?
– Плохи дела, Ник.
«Позади» Джейка стало поистине демоническим. При наилучшем раскладе мы сталкивались в начале его смены, около полудня, когда он еще не отошел после вчерашнего, – тогда он был не в духе, ворчлив и избегал встречаться глазами. Тогда я могла делать вид, что его игнорирую. Хуже приходилось, если он успевал накачаться кофеином, если пил мелкими глотками игристое, если аппетит у него просыпался…
– Я сзади, – произнес Джейк.
Я застыла у сервисного бара, где стирала пыль с бутылок с аперитивами. Метелка из перьев – на «Сюзе», взгляд – на «Лилле». В свете висячих ламп вспыхивают частички пыли.
Сначала моей спины коснулось его плечо, потом неспешно и длительно мышцы груди. Его большой палец едва ощутимо тронул мой локоть. Я затаила дыхание в ожидании, когда все закончится.
– Я сзади, – произнес он.
Я застыла у узкого прохода между высокими стеллажами, где убирала на полки чистые квартовые контейнеры. Передо мной потрескивало пламя открытых конфорок, за спиной – стаккато ножей по пластмассовым разделочным доскам. Опустив руку, я прижала ее к боку и стала ждать.
Он положил руку мне чуть ниже бедра или чуть ниже ягодиц, на шов моего нижнего белья. Он подвинул меня и задержал движение, положив вторую ладонь на бедро. Любой другой позволил бы мне пошевелиться. Любой другой подождал бы, когда я отойду. Он же протиснулся.
– Прошу прощения, – сказал он.
Мне нечем было дать сдачи.
– Не души бутылку, милая, – сказала Симона.
Она сидела за пустым столом на Антресоли: волосы распущены, в бокале перед ней остатки бургундского – подарок с одного ее стола. Я помогла ей закончить ее «дополнительное» и теперь открывала под ее надзором бутылку. Я ослабила хватку.
– Ты поворачиваешь. Держи бутылку так, чтобы наклейка смотрела на меня.
– Я не поворачиваю.
– На Сицилии считается, что, если держишь бутылку так, чтобы человек не видел наклейку, то насылаешь проклятие. Перестань пялиться на нее, смотри на меня.
– Не так уж она повернута. Гораздо лучше, чем раньше.
– Плевать мне на «лучше, чем раньше», мне важно, чтобы было как надо.
Я схватила еще бутылку. Щелчком выдвинула из нарзанника лезвие и провела им по ободку.
– Жду не дождусь, когда у всего будут отворачивающиеся крышки.
– Типун тебе на язык. Ты поворачиваешь бутылку.
– Но как мне провести ножом по кругу, не поворачивая?
Забрав у меня бутылку, Симона продемонстрировала: полоснула ножом по часовой стрелке, потом повернула запястье, чтобы ладонь смотрела вверх, и нож прошел под фольгой, блестящий кружок отвалился. Она взяла еще бутылку «Бургей Каберне Фран». У нас было по бутылке каждого столового вина, чтобы я могла по-настоящему попрактиковаться.
– Почему ты столько всего умеешь?
– Я давно занимаюсь своим делом.
– Нет, все тут давно своим делом занимаются. Ты знаешь, о чем я.
– Я считаю, что нельзя делать что-либо, не выкладываясь на все сто процентов. Обслуживания это тоже касается.
– Считается же, что это непыльная работенка.
– Любая работа «непыльная» для тех, кто не любит пользоваться головой. Я – в незначительном, но величавом меньшинстве, которое считает, что прием пищи – это искусство, как и сама жизнь.
Я совершила очередной надрез, и фольга отвалилась идеальным кружком. Я выжидательно посмотрела на Симону.
– Еще раз, – только и сказала она.
– Но не только в том дело, что сама работа трудная. По утрам я просыпаюсь с мыслью, что мне нужен взрослый.
– Это ты и есть. Ты взрослая.
– Нет, ты моя взрослая, – сказала я, и она улыбнулась. – С тех пор как сюда переехала, я еще даже одежду не стирала. Честное слово.
– Такое случается поначалу. Закинь в прачечную, потом забери.
– Раньше я занималась спортом. Бегала.
– Такое тоже случается. Пойди в фитнес-клуб.
– Я никогда не хожу в банк, чаевые наличными куда-то теряются.
– В «Парковке» скорее всего, маленькая. Равновесие!
Она указала на бутылку, которую я держала почти горизонтально. Я ее выровняла.
– Тебе бы стоило поговорить с Говардом.
– Извини?
– Можешь записаться на разговор тет-а-тет с Говардом. Для менеджеров они обязательны, но Говард включил в программу и официантов. Можешь обсудить свой прогресс или просто пожаловаться на работу. Задать какие-нибудь глобальные вопросы.
– М-м…
Я смотрела на нее, пытаясь понять, к чему она клонит. У меня возникло такое чувство, что я стою на краю чего-то или, может, меня припирают… если не к стенке… то к чему-то… Мне вспомнилось, что Уилл говорил про Симону и Говарда, а еще я подумала про хостес-анорексичку Кейтлин. Даже ее лицо стерлось у меня из памяти. Пытаясь вспомнить что-то о ней, я видела перед собой только фамилию в графике смен.
– Странно было бы с ним о таком разговаривать. А кроме того, для этого у меня есть ты.
– Я серьезно. Он может дать тебе совет во многом, в чем не могу я.
– Почему это не можешь быть ты? – Я поставила бутылку. – Я не хочу с ним разговаривать.
– Я понимаю, что тебе очень трудно открыться другим людям, но как раз Говард мог бы тебе помочь…
– В чем помочь? Навлечь неприятности на друзей? Устроить себе нервный срыв и уехать назад домой? Закончить переводом в другой ресторан?
Говард был не так уж плох. Но его равнодушие к Кейтлин, то, как он ее списал, словно вообще стер из жизни, меня расстроило. И еще у меня возникло ощущение, что Симона меня отсылает.
– Ну, я же не сплетничать тебя к нему отправляю, – протянула она. Тон у нее стал заметно холоднее. – Он наставлял многих девочек вроде тебя…
– Девочек вроде меня?