Сладкая горечь - Стефани Данлер

– Ты в порядке? Тебе не надо на воздух?

– Я-тебя-люблю.

Слова слиплись в один ком, когда он их произнес, но эта – из тех фраз, в смысле которых нельзя ошибиться. Они буквально созданы для того, чтобы их никогда нельзя было забрать назад.

– Извини?

– Я тебя…

– Боже, нет, не важно, не повторяй.

Прикрыв рот ладонью, он откинулся назад и спиной нажал на спуск. С шумом хлынула вода.

– Не валяй дурака, Уилл! – Даже мне самой мой голос показался рассерженным. Я глянула в зеркало: глаза у меня вибрировали. – Ты просто кошмарно выглядишь, когда такое говоришь.

– Извини, – сказал он, голова у него поникла.

– Не извиняйся.

Разумеется, завтра я буду делать вид, что ничего не было. Джейк меня этому научил. Я буду добра. Но, похлопывая Уилла по спине, я вдруг осознала, что взаправду зла.

– Не извиняйся, просто не валяй дурака, ладно?

Я вывела его из туалета и сгрузила на банкетку у двери. Он послушно сел, поводил головой из стороны в сторону, словно только что очнулся от наркоза. А я села на табурет рядом с Ари и стала сосредоточенно смотреть на ногти: они впились в деревянную стойку.

– Слушай, я забыла, ты Джуну[32] когда-нибудь читала? – произнесла она совершенно внятно, крутя при этом языком черенок от вишенки.

– Да.

– Я дала «Ночной лес» Божественной. Пытаюсь заставить ее больше читать.

– Это хорошо. – Передо мной стояла рюмка текилы, и я ее опрокинула залпом. – Это на минутку мозги ей затрахает.

Ари улыбнулась.

– Ты что, пакет прикончила?

Стетоскоп на стойке. С табурета свисает чья-то мантия. Маскарадные костюмы теряют свой блеск, выброшены с приближением очередного безжалостного утра. Я слушала чужие разговоры, отрывая полоски черной краски со стойки. «Я тоже так могу, если захочется», – вот что я думала. Я могла говорить о Билли Уайлдере и Джуне Барнс и новом блюде из костного мозга в гастропабе в Вест-Виллидж… И знали ли вы такого-то в университете, это же просто маленькая школа под названием долбаный Гарвард… И печально, правда, как меняется город, каждый день к худшему, и разумеется, радикализм единственный источник перемен, и о да, революция по сути своей насильственна, но что есть насилие, все сводится к феромонам, мы просто химические смеси, но когда встречаешь нужного человека, просто понимаешь, понимаешь?

– Фальшивка! – крикнула я.

Никто на меня не посмотрел. Возможно, мне только почудилось, что я выкрикнула это вслух.

– Мы все только ждем, когда станем настоящими людьми. А знаешь что, Божественная, мы же не настоящие. Помнишь подделки, ну, дутые…

Она кивнула, лицо – как скопление блесток на платье.

– Откуда тебе помнить? Тебе надо побольше читать.

– А пошел ты, – сказала я незнакомому мужику. – Ты хочешь повторять названия вещей? Ты хочешь встречаться?

Мужик слинял.

– Вокруг столов кружу, гостей обношу! – выкрикнула я, перекрывая музыку. – Саша, ты думаешь, мне легко живется, потому что я смазливенькая? А вот и нет. Иногда мне, мать твою, дверь открывают, и что? Быть смазливенькой… ну…

– Записать бы твое дерьмо, мать тебя дери.

– Чушь!

– Ты бы заткнулась, беби-монстр, пока я тебя не заткнул.

– Я тебя ненавижу, – сказала я Уиллу, но он спал на куче пальто.

Возможно, все дело было в том, что он сказал в туалете. Выходит, большего я и не я стою? Туалет в «Парк-баре» с голой лампочкой и поцарапанным зеркалом, заскорузлым краном и проеденными грибком стенами? Туалет, где я мочилась и не счесть сколько раз блевала? Любовь?

Но, по сути, дело было в Джейке. Уилл и Джейк дружили, во всяком случае, были на короткой ноге настолько, насколько Джейк вообще способен с кем-то дружить. Они вместе пили, вели себя как старые приятели, у них были общие безопасные темы для болтовни (редкие пластинки записи Боба Дилана и разрозненные факты о войне во Вьетнаме). Но Уилл сплетничал, как подросток. Все в ресторане сплетничали. Вполне возможно, даже вероятно, что они обсуждали эту «любовь» – само слово теперь оказалось непоправимо связано с туалетом в «Парковке». Что, если Джейк посоветовал Уиллу признаться в своих чувствах? Что, если Джейк сказал, что я того не стою? Но одного Джейк уж точно не сказал: «Руки прочь, она мне нравится».

– Ари! – крикнула я.

Она отвлеклась от своего разговора. Я опрокинула еще текилы и потянулась через стойку за бутылкой. Я услышала звон битого стекла, пока ее тащила.

– Посмотри на черепа. – Я указала на этикетку. – Жутковато. Сечешь? Смерть.

Ари больно ущипнула меня за руку, но на меня не наорала.

– Что на тебя нашло?

– Поехали вместе домой на такси? Я собираюсь чертовски надраться.

Я зажмурилась, и она потрепала меня по затылку.

– Конечно, Скиппер. Как знаешь.

С трудом подняв голову, посмотрела на дверь. «Просто встань и уйди», – подумала я. Той ночью был лютый холод, и ветер стучал в заклеенные окна. Из черного окна вместо знакомого отражения на меня смотрело ехидное, мерцающее лицо – зубы сжаты, осуждает.

Сквер казался захудалым, палатки на фермерском рынке поредели. Фермеры делали ставки, когда ударят первые заморозки. Окна моей комнаты были почти всегда закрыты, щели заткнуты старыми футболками. Я стучала по дряхлой холодной батарее, следила за ней, как за оракулом. Но наиболее явно о смене времен года говорило то, что насекомые перебрались под крышу. Первыми появились плодовые мушки-дрозофилы. Они повисали облаком над ликерами в баре, над сливными отверстиями раковин. Они взлетали, стоило тронуть сырую тряпку. Россыпь черных точек на кремовых стенах. Зоя подняла этот вопрос на «семейном» и раздала всем дополнительные задания.

– Дрозофилы – кризис, – провозгласила она и для верности выбросила вверх кулак.

Вот почему я очутилась в желтых перчатках по локоть, с рулоном бумажных полотенец и бутылкой безымянной синей жидкости у раковины позади барной стойки.

– Отлично выглядишь, Флафф, особенно на карачках, – поддел меня Ник.

– Я не понимаю, – сказала я, но подразумевала: «Почему я?»

– Ты женщина, я думал, убирать – у вас в генах.

Он слил в бокал водянистые остатки коктейля и протянул мне.

– Поощрение в жидком виде.

– Что там? – потягивая напиток, я кивнула на раковину.

– Думаешь, я знаю? В последний раз я убирал под той раковиной в конце восьмидесятых.