Жена - Мег Вулицер

Я двинулась вслед за Джо к выходу из лобби, коротко улыбнувшись Боуну, но потом вспомнила, что Джо пригласил Ирвина Клэя и сотрудников издательства в наш номер на коктейли и закуски. Мне не хотелось там находиться, вести светскую беседу о Джо, премии и различных мероприятиях этой недели, поэтому я свернула в другую сторону и вышла из отеля. У меня была карта Хельсинки, и я пошла по проспекту Маннергейма. В витринах красовался обычный ассортимент – дорогие ткани, сотовые телефоны «Нокиа», крошечные и плоские, как леденцы от кашля. Вечерело, небо уже совсем потемнело – репетиция перед долгой бессолнечной зимой. Я шла по тротуару и вдруг кто-то зашагал в ногу со мной рядом; это оказался Боун, видимо, он следил за мной от самого отеля.

– Джоан, – сказал он, и в голосе его слышалось отчаяние, – здравствуйте! Может, хотите со мной выпить? Мы же в Финляндии, – добавил он. – Прошу, не отказывайте.

Можно подумать, на мое решение мог повлиять тот факт, что мы оба оказались в этой странной северной стране. Впрочем, как ни странно, именно это на него и повлияло. Я представила, как Боун бродит по улицам Хельсинки поздно вечером пьяный, жмурится под фонарями или сидит в баре, и не с кем ему поговорить, и никто с ним разговаривать не хочет. Финский язык иностранцу совершенно непонятен, полон сложных незнакомых звуков; ударение в нем ставится всегда на первый слог, а интонация похожа на утробное мычание. «Мы с тобой очутились здесь, на краю света, – казалось, говорили финны, – так давай напьемся».

Так и я согласилась выпить с Натаниэлем Боуном, потому что никому он больше был не нужен.

Ладно, допустим, я согласилась выпить с ним не поэтому. Я пошла с ним, потому что мне доставляло тайное удовольствие сидеть за столиком с кем-то, кого Джо недолюбливал и не хотел бы, чтобы я с ним сидела. Хотя я не сказала ему ничего существенного и противоречивого, я все равно испытывала удовольствие. Мы сели в известном ресторане Хельсинки, «Золотая луковица»; из мансардного окна над нашими головами открывался вид на Успенский собор.

– Купол-луковка, – заметил Боун, но мне уже поднадоело все финское – купола, шедевры плоскостной архитектуры Сааринена и Аалто, копченая рыба, ягоды морошки, состоящие из маленьких шариков, слепленных в один большой и плотный; мелодичные строфы «Калевалы», вдохновившие Лонгфелло. Мы пили водку с тоником и вели неловкую беседу о поездке, различных туристических достопримечательностях, где успели побывать, людях, с которыми познакомились, отличии финнов от остальных скандинавов.

– Они слишком долго жили в тени Советского Союза и страдают комплексом неполноценности, – сказал Боун. – Поэтому и учредили эту Хельсинкскую премию. Чтобы как-то возвысить себя, придать себе важности. И получилось же! Каждый год все так радуются, когда победитель приезжает в столицу и на несколько дней внимание всего мира приковано к Финляндии. Все счастливы, что Джо к ним приехал. Я тоже очень за него рад. Вы-то, наверно, считаете, что я давно таю на него злобу и завидую ему, но это не так. Я ничего против него не имею. Джо – великий писатель. Он заслужил эту премию.

– О да, – ответила я, – он-то заслужил.

– Жаль, что вы не разрешаете себя цитировать, Джоан, – задумчиво произнес Боун. – Я был бы счастлив, если бы вы мне позволили.

– Ну уж нет.

– Да знаю я, знаю, – ответил он. – Впрочем, даже если бы вы мне позволили, я бы не смог передать вашу интонацию. То, как вы произнесли это «он-то заслужил». То, как это прозвучало.

– И как это прозвучало?

– Ну, сами знаете. Как будто вы ему завидуете, – сказал он и забросил в рот орешек.

Мы с Натаниэлем Боуном сидели в желтом полумраке «Золотой луковицы» с бокалами в руках и тарелками с какими-то блинчиками с сочной пряной начинкой. Вокруг тихо беседовали другие посетители. С нашей последней встречи Боун изменился, осунулся; ему теперь было за сорок, и вскоре он планировал закончить книгу, над которой работал уже десять лет. Джо за это время опубликовал четыре новых романа.

Мы сидели и выпивали в «Золотой луковице», и я поняла, что мне жалко Натаниэля Боуна. Он так долго гонялся за Джо; прошло столько лет, и мы снова встретились – мы трое, только постаревшие, уставшие, совсем не такие привлекательные и неотразимые, как когда-то. Кто прочтет книгу Натаниэля Боуна, когда та наконец выйдет? Единицы, казалось мне, хотя десять лет назад он получил за нее большой аванс – такую крупную сумму, о которых обычно пишут в СМИ, желая показать, что и в издательском бизнесе, где денег обычно не водится, кое-кто нет да и сорвет джекпот. Но поскольку Боун не предполагал, что написание биографии отнимет так много времени, в литературном мире за эти годы произошли необратимые изменения.

Джо теперь считался отголоском минувшей эпохи, все еще важным писателем, но уже ставшим в очередь на утилизацию. Его последние два романа продавались очень плохо. Мир больших писателей нынче выглядел иначе; помимо обычной новой поросли самоуверенных юношей, женщин в литературе стало намного больше. Это был уже не 1956 год, когда я впервые пришла к Джо Каслману на урок литературного мастерства.

Самой популярной современной писательницей считалась Валериана Каанаак. Она была не просто писательницей, а настоящей эскимоской с Лабрадора. Молодая, красивая, с черными волосами, зелеными глазами и острыми белыми зубками, она утверждала, что выросла в иглу из снега и дерна, хотя против нее уже организовалась целая кампания, и злые языки поговаривали, что она шарлатанка и использует свою внешность и необычное происхождение для продвижения, а на самом деле прожила в этом иглу всего пару месяцев, а остальную жизнь провела в квартире со спутниковой тарелкой. Валериана училась в колледже святой Хильды в Оксфорде и опубликовала свой первый роман в двадцать три года. Он назывался «Китовая шкура» и рассказывал про женщину-китобоя и молодого члена Британского парламента, ею одержимого. Длинный, как Библия, роман был полон остроумия, эрудиции и непристойных сцен, а действие переносилось с Лабрадора на Даунинг-стрит, 10 [28]. Экзотичная и скандальная, книга взбесила многих в литературном мире и стала невероятно популярной в Штатах и Европе. Когда я была молода, Валерианы Каанаак еще в проекте не было; теперь ее роман обожали все. Издание в твердой обложке разошлось тиражом полтора миллиона. В конце был словарик инуитско-инупиакского языка.

Слава пришла к Валериане совсем недавно, и писательниц такого плана было несколько – женщин, чье творчество и поведение в литературном мире казались мне откровенно мужскими. Я пыталась игнорировать их произведения, так как сам факт их существования меня расстраивал. Лучше уж держаться динозавров вроде Льва и Джо, думала я. Быть несчастной и чувствовать себя обманутой, чем приветствовать эту новую породу, которую я не понимала и не чувствовала к ней ни капли любви.

Боун перегнулся через маленький столик и обдал меня теплым пивным дыханием.