Жена - Мег Вулицер

– Что вы имеете в виду?

– Был еще один случай. В Нью-Йорке, когда они только поженились, – ответил Боун. – Студентка с философского факультета. Он и ей орех подарил. А когда Кэрол обо всем догадалась, сам ей признался.

– О, – я представила целый грузовик орехов с памятными надписями, которые развозят женщинам по всей стране до и после меня.

– Когда она узнала про вас, ей все это уже надоело, – продолжал Натаниэль.

Кэрол всегда казалась мне чокнутой, но что если она просто была в ярости? Теперь мне захотелось перед ней извиниться. И перед Фэнни. Простите, что разрушила вам жизнь.

– Кэрол пришла в ужас, когда Джо описал в книге тот случай с орехом. Хотя признавала, что роман очень хорошо написан. Это ее всегда поражало, – сказал Натаниэль. – Некоторое время мы молчали, затем он сказал: – Надеюсь, я не слишком агрессивно на вас насел, Джоан. Я чувствовал, что с Джо на эту тему говорить не стоит. Но с вами… с вами решился.

– Все в порядке, – ответила я; почему-то я его успокаивала, а не наоборот.

– Вы, разумеется, в курсе, что я читал ранние работы Джо, – вдруг сказал он. – Скажем, был один рассказ, я нашел его в маленьком литературном журнале – «В воскресенье у молочника выходной». Честно говоря, это не шедевр.

– Я знаю. Ужасный рассказ, – согласилась я, и мы вместе посмеялись.

– Так вот, Кэрол всегда поражалась, как ему удалось достичь такой известности, – продолжал Натаниэль. – Она говорила, что, возможно, Джо нашел свой голос лишь после того, как бросил ее. Или, – добавил он, – после того, как встретил вас. Может, вы стали его музой?

– Так и было, наверно, – пробормотала я.

– Светловолосая шикса обворожила простого еврейского парня.

– Ага. Не я первая, не я последняя [29].

Мы покрутили лед в бокалах и попытались посмеяться; наконец оба посмотрели наверх, на прямоугольник света. Странно, но мы никуда не спешили, как будто наконец почувствовали себя уютно в обществе друг друга, вот только это было не так. Он подвинул ко мне серебряную вазочку с соленой соломкой, и я съела немного, а потом он сказал:

– Вы могли бы очень помочь мне с книгой. Я дам вам возможность выговориться; вы могли бы сделать истинно феминистское высказывание.

– Ох, Натаниэль, помилуйте; какой вам прок с феминистских высказываний, – отмахнулась я.

– Мне никакого, а вот вам прок есть.

Он был по-своему соблазнителен – хотя бы тем, что не был Джо. Я была уже старая, Джо тоже, но Боун – его время еще не прошло. Еще долго после того, как мы с Джо покинем этот мир, Натаниэль Боун будет здесь хозяйничать, заключать договоры на книги, выступать в «Уай» на Девяносто второй улице с докладом о «правде и задаче биографа». Может, и впрямь все ему рассказать? Он же ждет не дождется, знает, что мне есть что сказать. И хочет, чтобы в истории Джо Каслмана увязались все концы, чтобы все в ней было гармонично, как в романе, – и форма, и развязка.

– Не стану торопить вас, Джоан, – сказал он. – Не спешите; как вы захотите, так все и будет. Можем все записать на диктофон; впрочем, я могу просто записывать в блокнот. Мы же с вами еще один день здесь пробудем, верно? Церемония, потом банкет; у вас ни одной свободной минуты не найдется. А вот на следующий день, часов в десять утра можем встретиться у входа в книжный магазин «Академик». Джо об этом знать необязательно. Видели, какой огромный магазин? Финны много читают, верно? А что еще делать долгой зимой, если не напиваться? Мы могли бы встретиться – вы успеете решить, что хотите мне рассказывать, а что нет. Как вам такое предложение? – Я пожала плечами; ничего обещать я ему не хотела. – Мне кажется, вы хотите мне все рассказать, – добавил он. – Со мной разговаривать лучше, чем с психотерапевтом. Мне это многие говорили.

– Да, но вы плохой психотерапевт, – заметила я. – Тот, что выдает тайны клиентов.

– Верно, – улыбнулся Натаниэль. – Мои родители психиатры; поэтому, наверно, я и стал плохим. Дети психиатров с самого начала обречены. У нас нет шансов.

– Бедняжка, – усмехнулась я.

– Вот вы дразнитесь, но если бы знали, на что была похожа моя жизнь, то действительно меня бы пожалели, – заметил он. – У вас, Джоан, есть этот брак, эта жизнь, ваши дети и внуки, дом, много друзей. А у меня ничего этого нет. Есть только моя работа. Проект «Джо Каслман». Это и есть моя жизнь. Это мой дом. Мой ребенок. Вот такой я несчастный человек.

Тут Боун внезапно расплатился по счету, долго высчитывая, сколько марок и пенни оставлять; он подносил каждую монету к свету и вглядывался сквозь маленькие очки – что за монета? Какого номинала? Впрочем, скоро придет евро, и все эти монеты станут не нужны. Я оставила его там, в ресторане; он хмурился над легкими монетами и тонкими бумажными деньгами, а я пошла по темным улицам этой столицы размером с небольшой городок на Среднем Западе, столицы, где я не знала никого и никто не знал меня, а люди рассеянно врезались друг в друга, как детские машинки на широком гладком треке в парке развлечений.

* * *

Я знала, что, с моим участием или без, Боун, несомненно, включит в биографию Джо ряд основных фактов, которые многим были давно известны. Скажем, одно время мы курили марихуану, хотя были уже староваты для таких развлечений и нам было стыдно, но это нас не останавливало. В конце шестидесятых нам было уже под сорок. Попробую описать вам нас, если позволите: Джо в шейном шарфе с узором «огурцы», в полосатых клешах, с отросшими черными волосами, по-девичьи гладкими, глаза затуманены дымом. В то время он вечно откидывал голову и закапывал в глаза «визин» или смеялся над чем-то совсем несмешным. И я, в бумазейном платье или юбке в пол и очках с толстыми стеклами, с букетом полевых цветов в руках. Длинные волосы разделены прямым пробором. У меня было пять шалей, и я носила их по очереди в эту эпоху протестов, криков, кутежа и полного отсутствия самоиронии.

Но куда постыднее нашего внешнего вида было то, чем мы тогда занимались. Под безотказным предлогом «исследования для книги» Джо исследовал свингерскую среду – само слово «свингеры» заставляет меня краснеть. Где они сейчас, свингеры минувших дней? Если еще живы, то читают журнал «Здоровье», сидят с внуками и принимают гинкго билоба, чтобы освежить воспоминания о времени, которое, пожалуй, лучше бы забыть.

Исследования завели Джо в полосатых клешах в манхэттенский клуб где-то в западной части Пятидесятых улиц. Он назывался «Логово порока»; на входе там было принято раздеваться догола, в джакузи могли нежиться и мужчины, и женщины, а в темной комнате посетители ложились на плюшевые диваны и распахивали халаты.

Однажды он попросил пойти с ним, и я пошла. Мы все еще жили в Гринвич-Виллидж, дети остались дома с няней, Дэвид смотрел «Стартрек», а девочки наряжали безответных хомяков в кукольные платьица. Мы взяли такси и поехали на Манхэттен, оба слегка под кайфом: перед выходом мы быстро выкурили косяк в ванной, примыкающей к нашей спальне – дети туда никогда не заходили. За вход в «Логово порока» требовали безбожно высокую плату, но Джо заплатил, и мы вошли, оказавшись в коридоре, устланном фиолетовым ковролином, как в чьем-то безвкусном доме в пригороде. Среди посетителей были молодые и красивые люди, и они быстро находили друг друга. А вот те, что постарше и попроще лицом, стояли одинокие в халатах; мужчины делали вид, что пришли невинно поплескаться в джакузи, а женщины держались с дерзким апломбом, втягивали обвисшие животы – признак того, что давным-давно они произвели на свет ребенка, а может, и парочку, – и кивали головами в такт психоделической музыке из Сан-Франциско, лившейся из квадрофонной аудиосистемы.