Жена - Мег Вулицер

– Я веду дневник, – призналась она однажды Джо после его первого семинара на конференции и поспешно отвела взгляд, будто только что сообщила о себе важную тайну, например, сказала, что в детстве ее изнасиловал дядя.

Впрочем, последнее я придумала. Не было никакого дневника, по крайней мере, я об этом не знала. (Но если бы был, то наверняка в мягкой обложке с засушенными листиками внутри.) Я на самом деле не знаю, что она сказала Джо; я никогда не говорила с Мерри Чеслин. Не знаю, о чем они говорили в промежутках между траханьем в коттедже «Березовая кора» в полночь, хотя могу это представить.

– Я веду дневник, – наверняка сообщила ему она, и Джо – тот всегда ненавидел дневники и саму концепцию «писать для себя»; считал, что писать нужно только для других, чтобы люди прочитали (даже Вирджиния Вулф, исписавшая тысячи дневниковых страниц, наверняка знала, что однажды их прочитают люди), – Джо посмотрел на нее и ответил:

– Что ж, хорошо. Хочешь стать писательницей – просто пиши. Для начала хотя бы в дневнике.

Писательница из Чеслин была никудышная. Это я уже не придумала, а знаю наверняка; хотя я была всего лишь женой, я просмотрела рукописи, которые он впоследствии разбирал на семинаре, где все сидели в креслах «адирондак» на поле с видом на гору Баттернат, в честь которой конференция, собственно, и получила свое название. Приятно пахнущие, отпечатанные на мимеографе копии ее рукописей лежали на нашем старом поцарапанном комоде в коттедже «Персиковое дерево», который нам выделили тем летом. Однажды вечером Джо ушел пить на крылечке с другими писателями. Среди них были и женщины – мягкие, лояльные к ученикам, тогда как среди мужчин попадались разнообразные типы – были и властные, а были услужливые, как собачки, благодарные за возможность побывать на конференции, так как читающая публика их романы по большей части игнорировала. Лишь здесь, летом, они могли почувствовать себя значимыми.

Пока Джо сидел на этом крыльце, я взяла стопку рукописей его учеников в постель и начала читать. Там было несколько подражаний Джо, написанных мужчинами, в основном молодыми, и один очень неровный рассказ с одинарными межстрочными интервалами, написанный женщиной, скорее всего, немолодой; под названием этого произведения, которое совершенно точно никто и никогда не опубликовал бы, значилось: «Глория Бисмарк. Первые североамериканские серийные права. Около 4213 слов». Эта подпись разбила мне сердце, хотя могла бы вызвать лишь презрение. Я представила Глорию Бисмарк, вдову из пригорода, для которой две недели на писательской конференции были самым ярким событием в жизни. Большинство ведущих семинаров ее даже не замечали; она была старой, жалкой, смешной, с раздувшимися венами на ногах, и до конца ее жизни к ней никто, вероятно, не прикоснулся бы и не прочел ее рассказы, разве что за плату.

Мерри Чеслин, напротив, сразу привлекла внимание мужчин на конференции. Когда она поднималась на крыльцо, большинство отрывались от своих рукописей, разговоров и «кровавых мэри», поводили ноздрями и слегка раскрывали рты. Им всем хотелось чего-то от этой женщины просто потому, что она была ошеломляюще прекрасна, а больше ничего и не нужно. Ее рассказы были безнадежно плохи; она пыталась быть поэтичной и загадочной, но мрачной, неотразимой и в то же время тревожной. Рассказ, который она сдала Джо на проверку, назывался «Лето светлячка» и представлял собой слащавое девичье воспоминание о детстве.

Талантом она не обладала, но все равно была о себе очень высокого мнения; несмотря на отсутствие у нее таланта, мой муж переспал с ней в одноместном номере, который она занимала в коттедже «Березовая кора», задрав ее узкое короткое платье на бретельках. А что я делала в это время? Сидела в нашем номере в коттедже «Персиковое дерево», ковырялась во рту зубочисткой и считала дни до нашего отъезда из Вермонта.

Жены на писательской конференции – всегда унылый придаток. Куда бы я ни направилась в эти двенадцать дней, всякий раз, когда я выходила из «Персикового дерева» и ступала на усыпанную гравием дорожку, меня окликали веселые голоса: «Доброе утро, Джоан!», «Эй, Джоан, вы с Джо пойдете в рощу на пикник?»

Я всем нравилась, потому что была не просто женой, а альфа-женой – супругой альфа-самца. Альфа-самца, который нагло изменял мне у всех на глазах, трахался до умопомрачения в «Березовой коре», стоявшей всего в двух шагах от «Персикового дерева» – их отделяли лишь коттеджи «Дикий лес» и «Ель серебристая», а также большое деревянное здание столовой, где пахло летним лагерем и стаканы доставали из посудомойки еще теплыми; апельсиновый сок по утрам в них нагревался до температуры ванны, которую я принимала по вечерам.

В столовой я сидела рядом с Джо напротив других жен и их мужей-писателей. Изредка бывало наоборот: писательница приезжала с мужем-сопровождающим, но обычно мужья писательниц такие мероприятия не посещали – мол, не смогли отпроситься с работы. Под ногами путались дети – наши уже выросли, у них была своя жизнь. В столовой мы вели себя нарочито весело, как полагается на писательских конференциях, потому что без этого, оглянувшись, все бы ужаснулись, куда попали – в логово нарциссов и неприятных типов, свободно разгуливающих среди виргинских сосен.

– Хочешь после обеда съездить в город? – спросила меня одна из жен. Ее звали Лиана Торн, и она напоминала палочника, способного мгновенно менять окраску и становиться незаметным. Она смотрела на меня с надеждой. Ее муж, Рэндалл Торн, некогда был знаменитым, хотя в последние годы его романы можно было найти только на скидочных полках. Но он дружил с директором конференции, поэтому его приглашали каждое лето.

Чуть позже, когда мужья ушли преподавать свои семинары и Мерри Чеслин уселась рядом с Джо, вперившись в него взглядом и записывая все, что он говорил о писательской манере и «намеренной приостановке неверия», я села в потрепанный «юго» Лианы Торн, где меня уже ждали две другие жены – Дасти Берковиц и Дженис Лейднер – и мы поехали в город.

– Наконец-то свобода, – провозгласила Дасти Берковиц, когда машина миновала каменные ворота «Баттернат-Пик». – Слава богу, наконец вырвались.

Мы посмеялись немного, а потом Дженис произнесла:

– Даже доктору Кингу не приходилось мириться с тем, что терпим мы.

– Ему нет, а вот Коретте [32] наверняка приходилось, – ответила я.

– Тяжело им, – сказала Лиана.

– Ты про черных? – уточнила Дасти.

– Нет, про наших мужей, – ответила Лиана. – Про писателей, которым все в рот заглядывают. Люди считают, что у них есть ключ ко всему. Рэндалл говорит, что изо всех сил пытается всем угодить, но у него просто не получается.

Мечтай, Рэндалл, подумала я, представив, как муж Лианы завидует положению Джо в этом мире.

Мы прибыли в город и, выбравшись наконец из машины, с облегчением вытянули руки и ноги; вот только такую колымагу и могли себе позволить большинство писателей – приземистую, уродливую и, вероятно, небезопасную, с разрешением на бесплатное парковочное место на университетской стоянке на ветровом стекле. Хотя все четверо наших мужей изменяли женам – это был общеизвестный факт – один лишь Джо делал это так бессовестно. Мы, жены, разглядывали шарфы ручной работы в витрине местного магазинчика с товарами ручной работы – «Ремесленники Вермонта»; восторгались качеством вязки, текстурой и цветом, затем зашли в магазин и с упоением принялись щупать материал, пытаясь получить как можно больше сенсорных впечатлений, пока это возможно. Я погладила длинную шелковистую бахрому шали баклажанового цвета, мягкую, как волосы.