Жена - Мег Вулицер

Меня посадили в ложе рядом с президентом Финляндии и его женой. Джо проводили за кулисы, а меня представили президенту, который был со мной примерно одного возраста и отличался суровой внешностью, чем-то напомнившей мне финскую архитектуру; его звали Тимо Кристиан. На нем была диагональная перевязь из разноцветного шелка. Его жена Карита Кристиан была чуть его младше; она сидела рядом абсолютно неподвижно в черном платье и с аметистовым колье на шее. Казалось, им нечего сказать друг другу; они даже не пытались сделать вид, что между ними существуют сколько-нибудь теплые чувства. Президента в Финляндии избирали на шесть лет; Кристиан занимал пост уже пятый год, и они с женой, кажется, очень устали.

Наконец миссис Кристиан решила, что должна со мной заговорить. Как-никак, мы обе были женами.

– Миссис Каслман, – произнесла она, старательно выговаривая слова на английском, – нравится ли вам в Хельсинки?

– О да, – ответила я.

– Как вам финны? – спросила она, и я немного поговорила об их тихой гордости, хорошем визуальном чутье, элегантной простоте – короче, дала все правильные ответы, и миссис Кристиан осталась довольна.

– А вы, миссис Кристиан? – спросила я. – Как вам живется здесь, в Хельсинки?

Жена президента растерялась. Я сразу поняла, что мой вопрос, вероятно, прозвучал странно и неуместно. А может, она просто не привыкла, что кто-то интересуется ей столь явно.

– Моя жизнь… – неуверенно произнесла она и огляделась, проверяя, не подслушивает ли кто. Никто не слушал. Президент говорил с одним из своих министров, мужчиной с длиннющими светлыми усами. – Моя жизнь, – тихим и ровным тоном продолжила Карита Кристиан, – очень несчастливая.

Я уставилась на нее. Не ослышалась ли я? Может, она сказала «счастливая», но как проверить? Ее лицо ничего не выражало, казалось безмятежным, как и за минуту до этого. Погас свет; все в нашей ложе и зрительном зале притихли. Карита Кристиан, первая леди Финляндии, повернулась лицом к тяжелому драпированному занавесу, который поднимался на сцене, открывая взгляду небольшую группу людей, среди которых был и мой муж, и всего две женщины, чьи платья выделялись на черном фоне яркими цветными пятнами.

Вскоре Джо получил медаль из рук действующего президента Финской литературной академии Теуво Халонена – того самого Теуво, что звонил нам в то утро с сообщением, что Джо выиграл премию. Золотой диск висел у него на шее поверх белой шелковой сорочки, диск, на котором была выгравирована миниатюрная «Калевала» и руки, державшие раскрытую книгу; даже с большого расстояния из ложи я видела, как медаль поблескивает у него на груди. Финская киноактриса зачитала несколько отрывков из романов Джо; она постоянно откидывала назад свои волосы и читала нараспев. Наконец Джо встал.

– Добрый вечер, – сказал он, – спасибо за теплый прием. – Он кивнул в сторону руководителей Финской литературной академии. – Почтенные члены Финской литературной академии, я глубоко благодарен и тронут. – Он медленно поднял голову и заглянул в ложу. – Президент Кристиан, – сказал он, – спасибо за оказанную честь и приглашение в вашу прекрасную страну. – Бла, бла, бла, он продолжал в том же духе. Нет, я, конечно, была несправедлива; говорил он все правильно, хотя речь его была по большей части не интересна. Я внимательно слушала. Он не разрешил мне взглянуть на свою речь; хотел сам ее написать, не советуясь ни с кем, еще до приезда в Финляндию. – С тех пор, как я приехал, – продолжал он, – меня не покидает чувство, что эта страна – глоток свежего морозного воздуха после Америки, этого жестокого средоточия ненависти и чрезмерности. В наши дни, с тех пор, как терроризм распространился по всему миру…

Я ужаснулась, что он заговорил про терроризм – он выбрал самую очевидную, избитую, дешевую тему. В наше время достаточно было лишь упомянуть о терроризме, и все тут же принимались слушать с серьезными лицами. Зрители как один поджали губы и слегка склонили головы. Неужели нельзя было придумать что-то более оригинальное? Но Джо продолжал, цитировал Рильке, Сола Беллоу и бодлеровские «Цветы зла». Потом речь его предсказуемо свернула к войне против терроризма, ветреным пещерам Афганистана, Ближнему Востоку, обогнула весь мир и вернулась домой. Он почти закончил. Сделал паузу, незаметно перевел взгляд на меня и произнес:

– А теперь я хотел бы сказать пару слов о моей жене Джоан.

Все послушно повернули головы наверх и посмотрели на меня.

– Моя жена Джоан, – повторил Джо, – поистине моя лучшая половина.

Умоляю, не надо, подумала я. Не надо так со мной. Я же просила.

– Лишь благодаря ей я обрел внутреннюю тишину и услышал голос, позволивший мне создать мои романы, – продолжал он. – Если бы не она, я не стоял бы сегодня на этой сцене. Я был бы дома и смотрел на чистый лист бумаги, беспомощно раскрыв рот.

Раздался снисходительный смешок; ну нет, конечно, он все равно стоял бы на этой сцене, подумали зрители. Но как любезно со стороны победителя Хельсинской премии проявить такое великодушие к жене, признать ее, стоя на сцене и получая приз за долгий и тяжелый труд на литературном конвейере. Он дробил камни, а я стояла рядом, утирала пот с его лба и подносила прохладительные напитки. Он почти что обессилел от лихорадочного напряжения, ведь быть писателем так тяжело, но я всегда была рядом, помогала снять грязную рубашку и приносила чистую, помогала вдеть руки в рукава, сама застегивала пуговицы и вдохновляла его, когда он нуждался в поддержке, лежала рядом с ним по ночам и говорила «ты сможешь», хотя лодыжки его были скованы путами, он выбивался из сил и ронял горючие слезы. Вы сможете, говорили мы, жены, вы сможете, а когда они доказывали, что могут, радовались, как матери, чьи малыши сделали первый неуверенный шаг, навсегда перестав держаться за мебель.

На меня воззрились добродушные финны, вручившие моему мужу чек на пятьсот двадцать пять тысяч долларов. Они подарили нам свои марки и теперь улыбались, кивали и хвалили меня за обаяние и навыки хорошей жены.

Все знают, что женщины тоже могут всего упорно добиваться, что в голове у них много планов, рецептов и идей, как сделать мир лучше. Но по пути к колыбельке малыша поздней ночью, где-то между магазином и ванной, они теряют эти идеи и планы; они теряют их, подстилая соломку своим мужьям и детям, чтобы те скользили по жизни беспрепятственно.

Боун бы сказал, что это их личный выбор. Жены сами выбирают себе такую судьбу, и матери. Теперь уже никто их не заставляет; принуждение осталось в прошлом. У нас в Америке прошло движение за права женщин, у нас были Бетти Фридан и Глория Стайнем в очках-авиаторах с мелированными прядями волос, обрамляющими лицо, как круглые скобки. Мы живем в новом мире; женщины имеют власть. Через пару лет на этой сцене наверняка будет стоять Валериана Каанаак в традиционном эскимосском костюме и вспоминать свое детство в тот самом иглу из снега и дерна.

А есть женщины, которые этот выбор не сделали, – бывают и такие. Они проживают совсем другую жизнь: Ли, журналистка из Вьетнама; проститутка Бренда. Можно также придумать сложносочиненную схему из нянь или завести мужа, который не возражает сидеть дома целый день с младенцем. Или даже кормит грудью. Впрочем, некоторые женщины могут вовсе не хотеть детей, и тогда жизнь открывается перед ними бескрайним полем деятельности. И порой мир откликается на их усилия, впускает их, дает им ключ и корону. Это действительно случается. Но чаще нет.