Выход А - Евгения Батурина

Коварный Денис Давыдов был разжалован из героев и отправлен в отставку по телефону, я немного поплакала для порядка, вернулась в чистилище и стала мечтать об Антоне, мальчике в рубашке. Я и так-то его не забывала, при живом Денисе Давыдове. Но свои чувства держала про запас, в законсервированном виде, как помидоры, на которых надо продержаться зиму. Была спокойно уверена, что это любовь, но не спешила вытаскивать ее на свет божий: пусть полежит, окрепнет, вот поступлю на журфак – и тогда…

Что будет тогда, я слабо представляла. Понимала, что у Антона миллион красивых умных (и поступивших!) однокурсниц, но почему-то не считала это проблемой.

Следующим летом я снова приехала на Моховую с документами. И на этот раз все получилось: поступила. Писала не про Татьяну с Онегиным, а про Наташу с Пьером. Может, в этом секрет. Или в педагогическом институте я набралась литературного опыта и уверенности и поняла, какие сочинения нравятся московским преподавателям. Уходить из чистилища было жалко. Я вообще не очень люблю перемены, да и люди там были хорошие, а здание факультета – красивое, с колоннами и амфитеатром. Соседки-близняшки плакали, когда я забирала вещи, и сделали мне на прощание торт из вафельных коржей с двумя видами сгущенки. Но Антон, то есть журфак, был мечтой, и я к ней устремилась.

В сентябре я заселилась в общежитие МГУ на улице Шверника – легендарный ДАС, Дом аспиранта и неведомого стажера, в комнату на седьмом этаже второго корпуса. Познакомилась с новыми соседками – Майей Шишкиной и Ольгой Барац, впоследствии Лисицкой. С ними у нас тоже случилась любовь с первого взгляда – вторая подряд и к тому же взаимная. Майка была трогательная и юная, поступила на журфак в шестнадцать лет, в ужасе разглядывала исписанные дасовские стены и инфернально длинные коридоры, поначалу часто плакала и хотела к маме – тетя Света еще жила на Севере. Барац-Лисицкая, дама с историей, приехала из Питера, где бросила юридический факультет аж после четвертого курса. «Передумала», – коротко объяснила она в наш первый общий вечер за распитием чая с рижским бальзамом. Бальзам ей подарил настоящий взрослый (и даже женатый!) мужчина Лисицкий. Он примчался за ней из Питера, бросив все, включая жену, – нас с Майкой это очень впечатлило. Ольга принимала его ухаживания, но держалась холодно, а значит, с достоинством: говорила, что в Питере он разводиться не собирался и теперь должен заслужить ее доверие.

В первом корпусе ДАСа был магазин, где продавали то, что могли купить студенты. Яйца и сосиски поштучно, например, и алкогольные коктейли «Хуч» из-под прилавка. Однажды днем я пошла в магазин за молоком (и «Хучем»), а на обратном пути в обложенном кафелем и пропахшем хлоркой коридоре между корпусами увидела Антона. Узнала по фигуре и рубашке – на этот раз серой. Замедлила шаг, сорок раз умерла, потом воскресла и проследила за ним.

Вернулась к себе, поставила молоко и коктейль на стол, взяла первый попавшийся учебник и, невозмутимая и сосредоточенная, пошла в комнату Антона. Постучала, услышала шаги. Они точно совпадали с ударами моего сердца.

Антон открыл дверь, уже не в рубашке, а в домашней майке, но все равно красивый.

– Добрый день, – вопросительно улыбнулся он.

Я вас люблю, чего же боле, что я могу еще сказать?

– Здравствуйте! – сказала я. – У вас нет учебника Прохорова «Введение в теорию журналистики»?

– Э… кажется, нет.

– Отлично! А у меня есть!

И я помахала книгой. Надеюсь, кокетливо. Антон улыбнулся, отошел от двери, пропуская меня в комнату.

К вечеру я уже была его девушкой.

Когда у человека сбывается большая и яркая мечта, он в ней часто разочаровывается. Понимает, что не такой уж она была большой. Так, на троечку. Летишь к сверкающему золотому дворцу, как муха на телевизор, а вблизи дворец оказывается в лучшем случае позолоченным. Видны все трещины, все сколы. Там ржавчина, тут паутина, и на окнах грязь, и цветы в горшках искусственные, и хочется прорыдаться и найти себе новый дворец и новую мечту.

Так вот, ничего подобного я не испытывала. Ну вообще! Была страшно благодарна судьбе и оглушительно счастлива. Каждый день просыпалась и думала: надо же, как все получилось. У меня есть Антон. Настоящий, живой, даже лучше, чем в мечтах. За прошлый год в университете у него не появилась девушка, хотя определенно должна была, – и это тоже чудо. Он выбрал меня. Вернее, согласился с моим выбором, когда я, вооруженная учебником Прохорова, пришла знакомиться. Эта книжка теперь лежала у меня в тумбочке в верхнем ящике и имела статус, приближенный к Библии.

Майка однажды попросила:

– Одолжи мне учебник по прохерне! – Фантасмагорический курс «Введение в теорию журналистики», изобретенный профессором Прохоровым, студенты поголовно и, увы, заслуженно называли прохерней.

– Ох. Ну ладно, бери, – сказала я, поколебавшись, загробным тоном. Я не хотела жадничать, в общежитии даже последнюю сосиску делили на всех, но боялась, что Майка потеряет мою священную книгу так же, как теряет все, что попадает ей в руки, – от ключей до бабушек. (Однажды она действительно забыла свою бабушку на вокзале! Встретила с поезда, забрала у старушки чемодан, отвела ее в туалет, а сама преспокойно уехала с чемоданом в маршрутке. «Просто наша маршрутка редко ходит», – оправдывалась Майка. «А бабушка зато медленно!» – бушевал Майкин папа. Ох, тогда все, все были живы и зачем-то ссорились…)

В общем, учебник Прохорова не потеряла даже Майка – только немного залила его кофе. А Антон на нашу первую годовщину подарил мне новое издание с надписью: «Книга, которая не рассказала мне, что такое журналистика, но показала, что такое любовь». Он был романтичным, мой Антон.

Ночевали мы то у него в комнате, то у меня. В зависимости от того, где было меньше соседей. Мои девчонки иногда уезжали – Майка к бабушке, неохотно простившей ей историю с вокзалом и чемоданом, Барац-Лисицкая – на работу в рекламное агентство и к хитрому Лисицкому, снимавшему квартиру прямо около ее офиса. Антон жил со своим одногруппником, панком Митей, который часто не приходил домой вовсе, а когда приходил, ничего не слышал – или нам так хотелось думать. Спать вдвоем на маленькой кровати казалось нормальным и привычным. А летом, после сессии, все соседи разъехались по родителям, и мы жили одни, как настоящая семья. Сдвинули две кровати, поставили их спинками к стене. Получился один большой king size. И два счастливейших месяца.

Антон ездил домой редко. Его мама и две младшие сестры жили в городе Воткинске, в Удмуртии. Отец умер – как я поняла, от воткинской водки, денег не хватало, просить у мамы на билет Антон не мог, и устроиться на хорошую работу пока тоже.

Он мечтал о телевидении. Это была его идея фикс. Ему хотелось работать в кадре, чтобы мама однажды увидела его на экране и услышала, как он говорит в микрофон: «Антон Поляков, специально для программы “Такие-то новости”». Эту тайну я узнала от него в одну из тех минут, когда ближе становиться уже некуда и вы делитесь самым сокровенным, самым стыдным. Я в ответ сказала Антону, что хочу за него замуж.