Выход А - Евгения Батурина

Боря-Риббентроп между тем доел вторую тарелку супа. Жозефина Геннадьевна Козлюк нарезала дыню, красиво разложила по тарелкам прошутто-мортаделлу и скомандовала Боре:

– А теперь ты достанешь из духовки брауни и разрежешь их.

Он ее послушался, хоть и покосился печально на оставшийся в кастрюле суп. Равенство полов было восстановлено.

Я все это время ничего не делала. Ну, суп только разогрела. А так – сидела себе за столом напротив Бори, подперев рукой щеку, и улыбалась, даже не пытаясь претендовать на роль хозяйки дома или хорошей матери.

Танин папа вернулся, а с ним – преображенные веселые дети. На столе уже стояло блюдо с огромным количеством брауни – старательный Борис порезал его на кусочки размером со спичечный коробок. Кузя и Таня быстро выпили чаю, сделали кораблики из мортаделлы, съели по пирожному и заторопились играть дальше, уже безо всяких пап.

Мы вчетвером остались продолжать итальянский пир. Боря сбегал на улицу: он забыл в машине пакет с чиабаттой и тремя бутылками – оливкового масла, пино гриджо и кьянти. Я достала неидеальные разномастные бокалы и поломала чиабатту – проявила гостеприимство. Танин папа, страдающий без музыки, нашел в необитаемой гостиной старый проигрыватель и несколько виниловых пластинок. «О, Matia Bazar! – обрадовался он. – Молодец Шишкин, хороший, наверное, художник был». Игла опустилась на пластинку, и вечер стал совсем итальянским, если не считать фрикаделек, которые Боря воровато вылавливал из кастрюли. Впрочем, слово «фрикаделька» тоже наверняка итальянское по происхождению.

Пока Боря ел, остальные могли говорить. И мы говорили – вспоминали детство, студенчество, работу, которую приятно вспомнить. Оказалось, что мы все вчетвером были на концерте группы Kraftwerk в 2004 году. Даже музыкально аполитичная я, которую взяли туда вместо загулявшей подруги, согласилась, что концерт получился крутой.

Дыня закончилась, а вино нет. Две исторические личности, Риббентроп и Жозефина, пошли курить на балкон.

И тогда мы с Таниным папой остались вдвоем. Но не бросились друг другу в объятия, как можно было подумать и как я успела себе намечтать, а замолчали. Будто бежали-бежали и споткнулись. Оставалось только дышать. И чтобы не дышать слишком громко, я спросила:

– Хочешь, покажу тебе Белую лестницу? Кстати, как тебя зовут?

Он благодарно улыбнулся и сказал:

– Гойко. Лестницу – хочу.

И мне стало все понятно. Конечно, Гойко – это имя, а не фамилия. А Гоша – уменьшительное. Гойко Митич – так звали югославского актера, игравшего американских индейцев. Говорят, он был очень популярен у старшего поколения.

– Все правильно, – сказал Гоша (уже не просто Танин папа). – Моя мама смотрела все его фильмы, и, кроме Гойко, не знала никаких сербских имен.

– И папа твой тоже Гойко?

– Нет, Горан. Но когда я родился, она, как ты помнишь, была на папу обижена и в честь него называть сына не стала бы. Лучше уж в честь Чингачгука.

– А Петрович…

– Фамилия. Правильно ударение на первый слог, но невозможно же это всем каждый раз объяснять. А до четырех лет, пока папа не приехал, я по документам был Гойко Петрович Максимов, с мамиными отчеством и фамилией.

– Максимов Гойко! Как будто грассирующий Максим Горький!

Мы снова нормально разговаривали. А потом и нормально обнимались на Белой лестнице, на черном диване, оставленном и продавленном предположительно художником Шишкиным и его возлюбленной. Ни дети, ни взрослые, ни даже попугаи нас не беспокоили. Казалось, на Белой лестнице время останавливается, а пространство захлопывается, закрывается от чужих глаз.

– Хорошее место, – заметил Гоша. – Здесь так спокойно.

– Могло бы быть еще и красиво, – вздохнула я. – Но мы все не придумаем, как бы обустроить Белую лестницу. Это кажется нерациональным – в квартире столько комнат, зачем еще одна. Но я сюда частенько прихожу просто так, на диване посидеть. Заземлиться.

– Понимаю, – он погладил меня по голове.

А меня никто не гладил по голове с прошлой жизни. Я даже не знала, как ему на это ответить.

– У тебя тоже есть такое место? Твой клуб? Или студия?

– Кипр, – невозмутимо сказал он.

– Ого. Весь Кипр?

– Не весь. Но там есть волшебные места. Очень разные. Берешь машину и катаешься.

– А я думала, Кипр – это для бабушек с маленькими внуками. Пляжный отдых, олл-инклюзив. Кузя как раз с бабушкой там и был. А я ни разу.

– Давай съездим, – не удивился Гоша.

– Когда?

– Когда угодно. Там всегда хорошая погода. И солнце.

Всегда хорошая погода и солнце. Это не на Кипре, мне казалось. Это с Гошей так.

А мне завтра на работу в «ЖП», а послезавтра – разводиться с Вениамином. Такие планы во вселенной за пределами Белой лестницы.

– И что мы будем там делать? – желая все срочно испортить, задала я глупейший из известных вопросов. – На твоем Кипре.

– Ездить на машине, как я уже сказал. Есть. Спать. Гулять. Смотреть на фламинго, – перечислял Гоша.

Там еще и фламинго, господи. Не получилось ничего испортить.

У меня теперь, похоже, есть мужчина, который улыбается, когда я вхожу в комнату. И новый друг Боря-Риббентроп, два метра красоты и жизнелюбия. И я еду на Кипр. На этой ноте должны были закончиться самые длинные и изматывающе радостные выходные в моей жизни. Но, проводив гостей, я сидела ночью на кухне, пыталась заплакать и думала, что все это обязательно заберут у меня, нелепой Антонины Козлюк, и надеялась робко, что не заберут. Ведь он гладил меня по голове и сказал, что мы увидим фламинго.

В понедельник я проснулась спокойная, без предчувствия беды. Ночной морок рассеялся. Все, включая фламинго, теперь казалось настоящим, хотя ночью я погуглила и выяснила, что они прилетают на Кипр ближе к зиме, и, следовательно, мы с Гошей в этот раз можем их не застать. Мы с Гошей! В этот раз! Оценили степень моего оголтелого оптимизма?

Причина была простой и очень тупой – я придумала себе зарок и отвлеклась на него. Решила так: если за сегодняшний день, никуда не подглядывая, вспомню названия пятидесяти американских штатов, то все сбудется, все будет хорошо. И уже за завтраком вспомнила четырнадцать штук! Ну не молодец ли я?

В «Бурато» я видела Гошу всего полсекунды – они с Таней опоздали, а я спешила на работу в «ЖП», куда должна была явиться прямиком с Кубы легендарная начальница Пеленгас Г. Г. Но и это меня не расстраивало.

Двадцать один – Аризона. Двадцать два – Орегон. Двадцать три – Вашингтон. Вашингтон, округ Колумбия, не считаем.

Пеленгас приехала и сразу начала демонстрировать, что она в «ЖП» начальник и без нее все развалится. Бегала между редакцией и рекламным отделом, раздавала указания и Была Недовольной.