Метро 2034 - Дмитрий Глуховский

— Ничего, — подтвердил старик. — Но ведь и времени еще нетак много прошло. Что опаснее, в конце-то концов? Если мы юг сегодня оголим,через неделю этот караван будет некому встречать!

Боец качнул головой и замолчал. Не отозвался он и когдакомандир, поворчав еще несколько минут, спросил у оставшихся на посту дозорных,не хочет ли кто добровольцем войти в ту самую тройку, которую все же придетсяотрядить к Серпуховской, — иначе начальник станции, чтоб ему было неладно,проест старику всю плешь.

Трудностей с набором желающих не возникло — многие дозорныезасиделись на месте, а представить себе что-то еще более опасное, чем оборонаюжных туннелей, им было нелегко.

Из шестерых вызвавшихся в этот поход полковник отобрал тех,в ком, по его мнению, Севастопольская на тот час нуждалась меньше всего. Мысльоказалась удачной, потому что из отправленной на Серпуховскую тройки на станциюбольше никто никогда не вернулся.

* * *

Вот уже три дня, с тех самых пор, как разведчики ушли напоиски каравана, полковнику казалось, что за спиной у него шепчутся, и повсюдувиделись косые взгляды. Даже самые оживленные беседы стихали, когда он проходилмимо разговаривавших. И в напряженном молчании, воцарявшемся везде, где бы онни появлялся, ему чудилось невысказанное требование: объяснить и оправдаться.

Он просто делал свою работу: обеспечивал безопасностьоборонного периметра Севастопольской. Он тактик, а не стратег. Когда каждыйсолдат был на счету, полковник просто не имел права разбрасываться ими,рассылая на сомнительные, если не бессмысленные задания.

Три дня назад полковник был в этом искренне убежден. Нотеперь, когда всякий испуганный, неодобрительный, сомневающийся взгляд стегалего по спине, его уверенность пошатнулась. Идущей налегке разведгруппе непотребовалось бы и суток, чтобы проделать весь путь к Ганзе и обратно — и это сучетом возможных боев и ожидания на границах независимых полустанков. Значит…

Приказав никого к себе не пускать, полковник заперся в своейкомнатушке и забормотал себе под нос, в сотый раз перебирая варианты того, чтомогло случиться с торговцами и разведкой.

Людей на Севастопольской не страшились, разумеется, заисключением армии Ганзы. Дурная слава о станции, многократно перевранныеистории нескольких очевидцев о том, какой ценой ее обитателям дается выживание,подхваченные челноками и любителями послушать их байки, распространялись пометро, делая свое дело. Быстро сообразив, какая от этой репутации польза,начальство станции приложило к ее укреплению свою руку. Информаторы икараванщики, путешественники и дипломаты были официально благословлены врать,да пострашнее, про Севастопольскую, и вообще про весь начинавшийся заСерпуховской отрезок линии.

Разглядеть за этой дымовой завесой привлекательность иистинную значимость станции могли лишь единицы. Всего пару раз за последниегоды несведущие бандиты пробовали силой прорваться через блокпосты, нопревосходно отлаженная севастопольская военная машина без малейших сложностейперемалывала разрозненные отряды.

Как бы то ни было, ушедшая в разведку тройка была четкопроинструктирована в случае выявления угрозы не вступать с противником встолкновение, а как можно скорее возвращаться назад.

Была, конечно, Нагорная — место не такое скверное, какЧертановская, но все же очень опасное, зловещее. И Нахимовский проспект,заклинившие верхние гермозатворы которого не позволяли полностью оградитьстанцию от проникновений с поверхности. Подрывать выходы севастопольцы нехотели: нахимовским «подъемом» пользовались местные сталкеры. В одиночку черезПроспект, как его звали на станции, никто ходить не отваживался, но не бывалоеще случая, чтобы тройка не могла дать отпор водившимся там тварям.

Обрушение? Прорыв грунтовых вод? Диверсия? Необъявленнаявойна с Ганзой? Теперь он, а не Истомин, обязан был дать ответ женам пропавшихразведчиков, приходящим к полковнику, чтобы тоскливо и ищуще, словно брошенныесобаки, заглянуть ему в глаза в надежде увидеть в них обещание, утешение. Ондолжен был все объяснить не задающим лишних вопросов, пока еще верящим в негосолдатам гарнизона. Успокоить всех встревоженных, собирающихся вечерами, послеработы, у станционных часов, которые засекли время выхода каравана.

Истомин говорил, что в последние дни у него все чащеспрашивали, отчего на станции приглушили освещение, и требовали включить лампына прежнюю мощность. А ведь ослаблять напряжение никто и не думал, светильникии так горели в полную силу. Тьма сгущалась не на станции, а в человеческихдушах, и даже самые яркие ртутные лампы не могли ее разогнать.

Восстановить телефонное сообщение с Серпуховской так и неудалось, и за ту неделю, которая прошла со дня выхода каравана, полковник, каки многие другие севастопольцы, потеряли очень важное, редкое для обитателейметро чувство близости к людям.

Пока работала связь, пока караваны ходили регулярно и доГанзы было меньше дня пути, каждый из живущих на Севастопольской был волен уйтиили остаться, каждый знал, что всего в пяти перегонах от их станции начиналосьнастоящее метро, цивилизация… Человечество.

Так, наверное, раньше чувствовали себя заброшенные в Арктикуполярники, ради научных изысканий или высоких заработков добровольно обрекавшиесебя на долгие месяцы борьбы с холодом и одиночеством. До большой земли —тысячи километров, и все же она где-то рядом, покуда действует радио, а раз вмесяц над головами слышится гул моторов самолета, сбрасывающего на парашютахящики с тушенкой.

Но теперь льдина, на которой стояла их станция, откололась,и ее с каждым часом уносило все дальше — в ледяную пургу, в черный океан, впустоту и неизвестность.

Ожидание затягивалось, и смутное беспокойство полковника засудьбу посланных к Серпуховской разведчиков постепенно превращалось в мрачнуюуверенность: этих людей он больше никогда не увидит. Снимать с оборонногопериметра трех новых бойцов, чтобы точно так же швырнуть их навстречу неведомойопасности, а вполне возможно — и верной гибели, так и не найдя при этом выходаиз положения, он просто не мог себе позволить. Опускать гермоворота,перекрывать южные туннели и собирать большую ударную группу ему все же казалосьпреждевременным. Если бы только кто-нибудь принял сейчас решение за него…Решение, которое обречено оказаться неверным.

Командир периметра вздохнул, приоткрыл дверь и, вороватооглянувшись, подозвал часового.

— Папироской не угостишь? Но эта — крайняя, больше мне недавай, как бы ни просил! И не говори никому, ладно?

* * *