Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста - Алексей Всеволодович Малашенко

темно-зеленый «талмуд», подаренный, кстати, Эдуардом Аркадьевичем Маркаровым, тем самым, который написал слово «иттихад».

Кроме арабского нас учили истории. И хорошо учили. Древней арабской – Левон Исидорович Надирадзе, который через слово произносил «вообще так». Однажды он изрек главную кораническую мысль: «Ля илля илля ля, Мухаммад, вообще так, расул Алла»[10].

Девятнадцатый век читал Николай Алексеевич Иванов, двадцатый – Наталья Сергеевна Луцкая и Роберт Григорьевич Ланда. Интересно было у всех. Они не только учили, но еще и привязывали нас к арабскому миру. Слушать их было – все равно как читать интересную книгу: а что там дальше?

Иногда лекции по истории проходили на последнем этаже института в комнатках бывшего университетского общежития. Как говорил про эти узилища мой друг Сережа Новиков, «здесь писал еще маленький Герцен». Одна из «аудиторий» состояла из двух комнатенок: в первой мы слушали про историю Палестины, во второй стояла древняя чугунная ванна, которая, судя по ее виду, действительно знавала юного Герцена.

Чаще всего мы встречались с Ландой как раз по соседству с ванной. Его лекции были интересны, умны и очень объективны, что в советские времена было непросто. С одной стороны, ничего, скажем, «диссидентского», с другой – огромное количество фактов, характеристик и некий подтекст: мол, вот какие были дела и такие люди. Из лекций Ланды становилось ясно, что все не так однозначно, и «мы» не всегда правы, и «они» не такие уж плохие и агрессивные. Его занятия были именинами сердца. Ланда много писал о своих поездках по арабскому миру, я ему завидовал и хотел подражать. В середине 80-х даже написал книжку «Три города на севере Африки» (про Каир, Батну и Бенгази), редактором которой оказалась сестра Посувалюка Людмила Негря, которая первый вариант рукописи раздраконила. Книжка после правки все ж вышла.

Перед экзаменами по арабскому языку всегда было страшно. На первом курсе экзамен шел несколько дней не то по семи, не то по девяти аспектам. Было чувство, будто продираешься по чащобе и не знаешь, где в какую яму попадешь и какой сук свалится тебе на голову. Пересдача казалась кошмаром. Два раза восходить на лобное место…Кому-то пришлось проделывать это даже трижды. Остальные экзамены тоже не выглядели прогулкой по райскому саду, но на них можно было как-то выкрутиться. На арабском – никогда.

Впрочем, экзаменаторы не всегда были вампирами. Однажды великий Габучан, во время экзамена вышел в коридор, повел вокруг очами и вдруг обратился к дрожащему студенту Сереже Жилкину:

– Что, Жилкин, – спросил он, – боишься Грачью Михайловича?

– Боюсь, – тихо отвечал Сережа.

– Ну тогда пойдем выпьем коньяку, чтобы не боялся.

Грачья повел его в расположенный неподалеку от ИВЯ на углу улицы Горького и Манежной площади ресторан «Националь», где они выпили по хрустальной рюмке. Вернулись обратно, и Жилкин сдал арабский, если память не изменяет, на четверку.

У востоковедов, в особенности у арабистов, есть чувство корпоративности. Тем более если они закончили один институт. Говорят, что сейчас это чувство размывается. Но у былых поколений оно сохранилось. Помочь своему – это у нас в крови.

Не помню, чтобы кто-нибудь из наших плохо говорил об ИВЯ. Те учителя, которых мы поначалу боялись, теперь вспоминаются самой доброй памятью. Все разбежались кто куда. Но на тридцатилетний юбилей института очень многие из нас выбрались. Праздник проходил на Ленгорах. Большой зал, президиум, шум. Называют ректора, при котором мы учились, завкафедрой арабской филологии профессора Сан Саныча Ковалева. Все встают. Не договариваясь, каждый сам по себе. Овация. Не видел, были ли слезы на глазах у Ковалева. У моего соседа они проступили.

Но это потом. А пока мы, уча арабский язык, начинаем задумываться, что дальше. Наступил третий курс, а вместе с ним разговоры о студенческой практике, которая мыслилась не иначе как поездка за границу. Это сейчас все катаются, как хотят и куда хотят, – были бы бабки. В наши времена пересечение государственной границы было событием огромного масштаба. Для этого требовалась непонятная для современной молодежи «выездная виза».

У меня к тому времени уже был печальный опыт несостоявшейся заграничной поездки. Я учился на первом курсе. Отец трудился в Министерстве культуры СССР, и его направили с одним (не помню с каким) знаменитым театром в Англию. Папа, несмотря на ответственный пост, был наивен и решил взять меня с собой. Для поездки требовалась характеристика от института. Утверждал ее партком. На парткоме была произнесена фраза: «Среди лучших студентов вы не значитесь. Как же вы будете представлять за рубежом нашу страну?»

Мой ответ прозвучал абсолютно неприлично, зато искренне: «А я никого представлять не собираюсь, я еду за папины деньги». Партком усмехнулся и принял соответствующее решение, и зарубежная гастроль была отложена на несколько лет, то есть до студенческой практики на арабской ойкумене.

Поездку в далёко мы все ждали. Сказать по правде, не только из-за романтики дальних странствий, но еще и по чисто меркантильным соображениям.

Старшекурсник Саша пришел в гости в огромной серой шубе, купленной в «Березке». Мне захотелось такую же. Жажда наживы служила одной из причин, по которой мы рвались на Ближний Восток, а оттуда – прямиком в магазин «Березка». Сегодня тоже очень многие из тех, кто сражается за мир и справедливость в Сирии, Ливии или еще кое-где, заботятся больше о кармане. Это нормально.

В те времена за работу за границей платили сертификатами. Их было три вида: с синей полосой – для тех, кто работал в соцстранах, с желтой (жп) – тем, кто трудился в развивающихся. И бесполосные – для тружеников в капиталистических государствах. Самые ценные были «бп», на них в «Березке» можно было купить всё, главное – виски. Те, что с синей полосой, соцстрановские, котировались ниже всего. На «жп», в просторечии на «жопу», можно приобрести почти все, что на «бп».

Еще одна легенда. Как-то раз ехали советские советники по египетскому шоссе. Трасса была неровная – то яма, то канава. И застал путников долгий ливень. Застрял их автобус в глубокой впадине. Заливает его водой, да так, что пришлось перебираться на крышу. Залезли. Был среди них один осторожный, недоверчивый майор, который всегда возил с собой те самые желтополосные «деньги». И вот стоя на автобусной крыше, он вспомнил, что самое главное – сумку с сертификатами оставил внизу, в затонувшем автобусе. Бегал несчастный мужик по его крыше и кричал: «Спасайте сертификаты!» Народ сочувствовал, но все равно хохотал.

Настал мой час. Пришла заявка (так, кажется, это называлось) на отправку на практику за рубеж, получена с четырьмя – партийной, комсомольской, профсоюзной и административной подписями положительная характеристика. Я отнес ее домой и принялся ждать, куда и когда меня позовут.

Ждал долго.

Пока ждал, пришла повестка из Краснопресненского военкомата, где сообщалось, что меня призывают на шестимесячные военные сборы. Шел январь 1972 года. Ничего не понимая, я, законопослушный человек, отправился в военкомат, где мне живо объяснили, что военные сборы я буду проходить Туркменской ССР, в городе Мары, в учебном центре для иностранцев, то есть арабов.

Убеждать военкома, что меня заждались в Египте, что на этот счет есть характеристика, не имело смысла. Позже выяснилось, что сей ценный документ надо было не хранить дома на письменном столе, а немедленно передать в соответствующее военное учреждение, что-то заполнить, то есть действовать, а не ждать манны небесной, на которую я по малолетству рассчитывал.

Так что вместо встречи с египетскими пирамидами, мне предстояло коротать время на берегу впадающей в Каракумский канал речки Мургаб.

Глава вторая

Дело было в Марах

Ошарашенный произошедшим, я принялся собираться в далекие края, совершенно не представляя, что там меня ждет. Из учебников знал, что в Туркменистане, очень жарко, Каракумы, похожи на Сахару, по их пескам тоже блуждают верблюды