Карта Магеллана - Наталья Николаевна Александрова

Выпалив все это, Валентина прошла в мою комнату и расселась там на диване, широко расставив ноги и уперев их в пол.

В квартире нашей было две комнаты, большие и светлые. Мы с мамой жили каждая в своей, устроив их по своему вкусу. Надо сказать, что в мою комнату мать заходила нечасто, раз в неделю проверит порядок, и все.

За чистотой она следила неукоснительно, причем не вылизывала квартиру, как некоторые сумасшедшие домохозяйки, просто сделала так, чтобы не было в квартире ничего лишнего, что собирает пыль и мешает ее вытирать. Не висело у нас на стенах ни фотографий, ни картинок, не стояли на полочке статуэтки, подаренные друзьями или привезенные из отпуска, мать никогда ничего такого не покупала.

Не собирала она любовно мои детские рисунки и поделки. Первое время я приносила их из садика, потом перестала, потому что находила их вскоре в мусорном ведре.

Кстати, в ее комнату я тоже заходила раз в неделю только с пылесосом. Так у нас было решено: уборкой занимаюсь я. С приготовлением еды, как я уже говорила, мать не заморачивалась, все остальное делала бытовая техника.

И поскольку она действительно много работала, то я приноровилась к уборке с раннего детства, так что и теперь мне это не в тягость. Тем более одна живу, грязи мало.

Так вот, тогда Валентина выбрала мою комнату и мой диван, чтобы рассесться на нем основательно, как у себя дома. К матери сунуться побоялась.

И пока я, оторопев от такой новости, стояла разинув рот, моя мать усмехнулась и ушла к себе.

Валентина, зная уже, что дело просто так не решится, устремила свой взгляд на меня и прошипела, чтобы я уговорила мать уступить по-хорошему, что закон на ее стороне и она обратится в суд.

Лешка в это время маялся в прихожей, потому что мать рявкнула на него, чтобы не смел соваться в комнаты в уличной обуви, а снимать кроссовки ему было лень.

Я уже представляла себе картину, как придется уехать из этой квартиры, потому что денег, чтобы выплатить этой стерве Валентине ее долю, у нас не было. Хорошо бы тоже сейчас уйти, как мать, но куда? Валентина-то на моем диване сидит.

Через пять минут мать вернулась и молча показала Валентине две бумаги с печатями. Одна была дарственная, которую дядя Женя оформил на мое имя. А вторая — новое свидетельство о собственности, где указывались только мы с матерью.

Я вытянула шею и прочитала дату на документах. Значит, дядя Женя оформил все почти перед самым своим исчезновением. Как чувствовал…

Мать ловко выхватила бумаги из рук Валентины и снова вышла.

— Шли бы вы отсюда, — мирно посоветовала я, вспомнив, сколько времени провела у плиты, теперь хоть поужинаем с мамой нормально.

Но не тут-то было. Валентина выдержала удар, не стала орать и ругаться, толку-то? Она потащилась вслед за матерью и заговорила о даче. Оказывается, была у бабушки дача, которую она оставила своим детям, то есть моей матери и дяде Жене.

Участок был в дальнем садоводстве, доехать туда можно было только на машине, я никогда там не была. Да и никто из родственников там не был после смерти бабушки, Валентина уж точно.

Моя мать пожала плечами и сказала, что ей эта развалюха не нужна, у нее нет ни желания, ни времени ею заниматься. Равно как и ее продажей, так что мать пообещала написать официальный отказ и выдала мне доверенность от своего имени, чтобы я ходила с Валентиной по всем инстанциям, — какие-то там были проблемы. Мне к тому времени уже исполнилось восемнадцать лет, так что я вполне могла действовать от ее имени.

Возиться долго не пришлось, один только раз съездили мы на дачу втроем. Валентина была за рулем и всю дорогу поминала недобрыми словами свою свекровь, которая ни за что не соглашалась продать дачу при жизни.

Лешка устроился на заднем сиденье, играя в телефоне. Он даже не удосужился получить права, хотя мог бы.

Дача и правда была незавидная — домик маленький, старый, одноэтажный, краска облезла, крыльцо провалилось. Участок безобразно зарос.

Валентина при ее виде приуныла — продать такую развалюху будет трудновато.

Внутри тоже было все старое, обветшалое, чашки в шкафчике битые, журналы на полке все рваные, клеенка на столе выцветшая. Пахло плесенью и мышами, одну дохлую мы нашли в углу.

Лешка несколько оживился и показал мне развалины беседки и колодец, в котором давно уже не было воды. Потом сказал, что в доме есть чердак и что он с пацанами в детстве проводил там много времени. От бабки прятался, чтобы она не заставляла в огороде работать. Он предложил мне исследовать чердак.

Сейчас я думаю, что он просто боялся подняться по старой хлипкой лестнице и решил проверить ее на мне. И то сказать, я тогда весила килограммов на двадцать меньше его.

В общем, лестница меня выдержала, на чердаке кроме пыли и мышиных следов я нашла Лешкины игрушки, два ломаных стула, закопченные кастрюли и чугунную сковородку, кучу старушечьей одежды и обуви, а также сундучок.

Замка на нем не было, крышка держалась на двух тугих защелках. И когда я справилась с ними с трудом, то увидела, что в нем лежат вещи дяди Жени. Я не стала перебирать, потому что Валентина снизу кричала, что пора уезжать, делать тут больше нечего.

Я крикнула Лешке, чтобы помог спустить сундук вниз. Валентина пыталась было возражать, но я сказала, что тогда не подпишу отказ. Сама от себя не ожидала таких слов, но на Валентину они подействовали, и мы погрузили сундук в машину.

Дома мать скривилась, увидев, какой этот сундук грязный, обшарпанный, но я так на нее посмотрела, что она смолчала. Это было все, что осталось от ее брата. Мы запихнули сундук в кладовку и забыли про него.

Дон Фернан зябко поежился.

Он второй час ожидал королевской аудиенции, а его все не допускали до священной особы государя.

То и дело в высокие двери королевских покоев входили какие-то придворные хлыщи, которые бросали на мореплавателя презрительные взгляды.

Нет, в море дон Фернан чувствовал себя гораздо увереннее, чем на твердой земле.

Раскачивающаяся на волнах корабельная палуба казалась ему куда надежнее и устойчивее, чем мраморные полы королевского дворца. Даже утлая весельная шлюпка — и та надежнее. Пусть появившееся на горизонте небольшое облачко предвещает надвигающийся тропический шторм — это привычнее и понятнее, чем тень недовольства на челе придворного вельможи, которая тоже может предвещать очень большие