Когда-то там были волки - Шарлотта Макконахи

— И к какому же выводу ты пришел, Дункан? — спрашивает Амелия. — Убийца была у нас под носом?

— Я еще не решил, — произносит он, улыбаясь своей кривой улыбкой, и я не уверена, что он шутит.

— Вообще-то у Инти есть алиби, — сообщает Бонни.

— Какое именно?

Бонни, видимо, это тоже забавляет.

— Не имею права сказать.

Значит, Дункан поставил ее в известность. Полагаю, он обеспечивал алиби мне, а я ему.

— Меня не спрашивали, — говорю я.

— О чем? — не понимает Бонни.

— Про алиби. Разве вы не должны были?

— Мы узнали о нем из другого источника.

— И не подумали пойти дальше, услышать подтверждение из первых уст?

У Бонни хватает такта изобразить смущение.

Я перевожу взгляд на Дункана.

— Я не хотел ставить тебя в неловкое положение, — объясняет он.

— О чем это вы? — требовательно спрашивает Амелия.

— В ту ночь я была здесь, — говорю я, желая увидеть реакцию Дункана.

— Ваше алиби — Дункан? — роняет Фергюс и разражается тонким смехом. — Тут есть некий конфликт интересов.

Амелии и Халли это тоже вроде бы кажется забавным, но Бонни неловко ерзает на месте.

— А я — его алиби, — отвечаю я. — Правда, меня никто не просил это подтвердить.

— Недоработка вышла, — улыбается Дункан. — Я вызову тебя в участок, когда тебе будет удобно. Мне все равно надо задать тебе еще несколько вопросов.

— Договорились.

— Все это одна только пустая трата времени, разве не так? — спрашивает Холли. — Любому ясно, что мерзавец просто слинял. Он же в долгах как в шелках.

Я навостряю уши.

— А кому он задолжал? Банку?

— В том числе, — отвечает Холли.

— Нехорошо обсуждать чужие финансовые проблемы, — замечает Фергюс.

— Так-то оно так, но это веская причина смотать удочки, — указывает Холли.

— Его могла укокошить Лэйни, — высказывает предположение Амелия.

— Предлагаю свернуть тему, — предостерегает Бонни.

— Я просто хочу сказать, что, если бы Стюарт меня постоянно валтузил, я бы уже давным-давно его грохнула. Только не говорите, что ваш первый подозреваемый не Лэйни.

— Но тело-то не нашли, — напоминает Бонни.

— А валтузил он ее еще как, — добавляет Холли.

— Это я к тому, — поясняет Амелия, — что он был настоящий подонок.

— Не всегда, — бормочет Фергюс.

— Да какая разница? — восклицает Амелия; ее обычно веселое расположение духа улетучилось. В ее тоне чувствуется возмущение предательством, и я решаю, что ветеринарша, как и все они, знала Стюарта много лет.

— Почему он изменился? — спрашиваю я.

Никто не отвечает, все только пожимают плечами и качают головами.

А потом Дункан говорит:

— Мужчин учат, что они должны главенствовать, но современное общество такие идеи больше не поддерживает, и некоторые не могут смириться с ускользающей из рук властью, воспринимая это как унижение. Поэтому, обозлившись, переходят к насилию.

— Долой патриархат! — рявкает Амелия.

— Господи, — бормочет Фергюс, хватаясь за сердце.

— Я не виню Лэйни за то, что она посматривала на сторону, — роняет Холли.

— Холли, — быстро останавливает ее Амелия.

— Пардон.

Воцаряется тишина. Я начинаю лихорадочно соображать: так, выходит, у Лэйни был любовник? Кто бы это мог быть? Сдается мне, она действительно главный подозреваемый в убийстве Стюарта.

Подходит Фингал и сворачивается на полу рядом со мной, положив голову мне на колени. Я откладываю наждачную бумагу и глажу его. К тому времени, когда в коттедже вдруг слышится волчий вой, пес уже спит.

— Боже помоги нам, — вздыхает Фингал. — Опять начинается.

Фингал поднимает голову и прислушивается, настороженно ощетинившись и навострив уши. Он вопросительно смотрит на меня, потом на своего хозяина, ожидая приказов. Должен ли он защищать нас? Что это — зов, предостережение или приглашение? Ворошит ли этот звук в его душе какие-то первобытные инстинкты?

Я полагаю, что да, поскольку пес поднимает морду и тоже испускает длинный взволнованный вой, отчего меня бросает в жар.

— Боже мой! — восклицает Фергюс, на этот раз громче.

Завывания в доме и снаружи вторят друг другу.

— Видишь, что ты наделала? — спрашивает Дункан, и я не сразу понимаю, что он обращается ко мне. — И так каждую ночь.

Я не могу сдержаться и улыбаюсь. Реакция собаки меня веселит.

— А мне они нравятся, — говорит Холли. — Как вы думаете, я могу завести щенка?

— Ты имеешь в виду волчонка? — смеясь, спрашивает Амелия.

Холли вполне серьезно смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой.

— Почему? — настаивает она. — Если он будет нашим с самого рождения, если не привыкнет жить в лесу… Так ведь в домах и завелись собаки, разве нет? Когда-то давно кто-то их приручил.

— Сорок тысяч лет назад, — говорит Фергюс. Потом добавляет: — В каменном веке.

Я улыбаюсь.

— Вы знаток истории, да, Фергюс?

Он пожимает плечами.

— Почитываю кое-что.

— Нахватался верхушек, — хором произносят остальные привычную шутку.

Я глажу Фингала, пытаясь успокоить. На некоторое время он замолкает, прислушиваясь к голосу из леса. Вой адресован не ему; Пепел отпугивает более крупных животных.

— Волчонок привыкнет к тебе, — говорю я Холли, — и ты можешь его обучить. Они очень умные, быстро учатся и очень преданные.

— Вот видите! — восклицает она.

— Только зачем это тебе? — спрашиваю я.

Теперь все смотрят на меня, ждут от меня чего-то; я чувствую их взгляды и понимаю, в чем дело. Они все сейчас живут в страхе. Наша детская натура жаждет, чтобы чудовища принимали понятную нам форму. Люди скорее готовы бояться волков, потому что не хотят бояться друг друга.

— Волки не выстраивают с человеком таких отношений, как собаки, даже если живут среди людей с рождения, — объясняю я. — Одомашнивание — это результат селекции. Требуется много поколений, чтобы превратить дикое животное в домашнего питомца. Этот пес и волчица в лесу теперь даже не принад лежат к одному биологическому виду. Как бы вы ни любили волчонка, он вырастет хищником, так диктует ему природа, а держать такое существо на цепи или привязывать к дому просто жестоко.

Фингал издает очередной мощный вой, и мы все вздрагиваем.

Дункан неловко садится на пол около меня и кладет голову пса себе на колени.

— Тише, мальчик. Она плачет не по тебе.

Фингал виляет хвостом и лижет хозяину руку.

— Сегодня это совсем уж невыносимо, — объявляет Фергюс и встает, чтобы включить громкую музыку.

Остальные возвращаются к своей болтовне и плотничанью, а я смотрю на Дункана. Он задумался. Может быть, пора сказать ему все по-быстрому и покончить с этим. Но слова не идут на язык.

— Думаешь, такое когда-нибудь будет? — тихо спрашивает он меня. — Чтобы животное окультурилось.

— Хищное? — Я глажу собаку, и мои пальцы оказываются очень близко к его руке. Мне так сильно хочется коснуться его,