Сладкий грех - Никола Корник

Последовала короткая пауза.

— А, — сказал Эван, — а то я удивился…

— Вы не спрашивали, — уточнила она.

— Мы договорились еще в Лондоне, что я не стану интересоваться вашими прошлыми грехами, — сказал Эван. Пожалуй, его голос звучал совершенно равнодушно.

— Вам действительно не безразлично? — Лотта уже начинала ненавидеть себя за этот вопрос и за этот умоляющий тон. Но было поздно?

— О да, — со странным смешком ответил Эван. В его голосе послышались стальные нотки, которые заставили ее похолодеть и одновременно ощутить возбуждение. — Мне в самом деле не все равно. Не заблуждайтесь на мой счет, — снова, коротко рассмеявшись, продолжил он. — Меня не занимает — не слишком занимает — этот щенок, Джеймс Делвин. Он не более чем мальчишка. Но вот Печейс… — Эван сделал паузу. — Печейс — мой друг. Потому… — Повернувшись, он окинул ее задумчивым взглядом, от которого у Лотты похолодела спина. — Не желаете сказать правду? Не хотелось бы вгонять в него пулю, не имея на то серьезных оснований.

— Вы не можете всерьез думать об этом, — сглотнув, испуганно произнесла Лотта.

Эван лишь пожал плечами. Жаркий вечерний воздух казался наэлектризованным от его напряжения. Он несколько передвинулся, позволяя своему большому телу более удобно расположиться на узком сиденье.

— До встречи с вами не было ничего, что я не простил бы ему. Но теперь вы моя, и не должно существовать ни Ле Прево, ни Печейса, ни кого бы то ни было другого. Я купил вашу преданность и не потерплю обмана.

Наступила тишина.

— Вам не стоит беспокоиться о Ле Прево, — честно созналась Лотта. — Он не в моем вкусе. Чересчур хорош.

— Какая жалость! Для него. А как насчет Печейса? — спросил он, выждав минуту.

— Он мне нравится, — просто сказала Лотта, несмотря на некоторое искушение уклониться от ответа.

Это чувство собственника, проявившееся в Эване, было новым для нее и очень льстило ее самолюбию, удовлетворяя тайное желание. С другой стороны, опыт подсказывал ей, что следует избегать опасного желания разжигать в нем ревность. Сегодняшний вечер проявил в нем весьма опасные качества, и она не станет их провоцировать.

— Мы никогда не были любовниками, — пояснила Лотта. — Я знакома с капитаном Печейсом, поскольку мы плыли на одном корабле на Шпицберген. Больше мне нечего добавить. Так что у вас нет повода вызывать его на дуэль, милорд.

Лотта почувствовала, как спало напряжение, висевшее в воздухе, и немного перевела дух.

— Не так уж часто вы проявляете свои чувства, — заметила она. — Я могла бы поклясться, что вы не примете это близко к сердцу и, возможно, посмеетесь, надумай я сбежать с другим.

В ответ он привлек Лотту к себе и стал целовать. Дыхание на мгновение покинуло ее. Он осыпал ее шею и щеки легкими поцелуями, прижимаясь губами к нежной ямочке под ухом, смахнув тонкие завитки волос, выбившиеся из прически.

— Я не стану делить вас ни с кем, — тихо произнес он, проводя кончиком языка по ее ключице. Лотта затрепетала в его руках. — Вы моя, Лотта.

Это не было признанием в любви в обычном смысле этого слова, однако большее из того, на что она могла рассчитывать, и приносило удовлетворение, заставляя желать лучшего.

Пальцы Эвана заскользили по кружеву корсажа.

— Еще одно скромное платье, — усмехнулся он. — Вы делаете все, чтобы соблазнить меня.

Его рука была уже на ее груди. Лотта почувствовала, как твердеют соски под его ладонью. Она невольно выдохнула, а Эван прильнул к ее губам долгим и глубоким поцелуем. Корсаж уже был опущен, чтобы не мешать его пальцам ласкать и дразнить ее грудь. Лотта чувствовала, как теряет способность управлять своими чувствами. Часто ее отношения с мужчинами основывались на хорошо просчитанной чувственности, она проделывала это каждое утро, умышленно соблазняя Эвана, заставляя желать ее. Все потому, что его желание давало уверенность в себе и своей безопасности. В отличие от большинства ее любовников у него хватило бы темперамента поменяться ролями и заставить ее жаждать продолжения. Но, надо сказать, у нее не было желания противиться его воле. Лотта подумала, что грех еще никогда не казался ей столь сладким.

Ее голова медленно склонялась на подушки кареты, по мере того как его губы заменили пальцы на ее груди. Эван осторожно, будто пробуя на вкус, прошелся языком по теплой коже, сжимая в руках это выгнутое страстью тело. Ее кожа с мучительной чувствительностью воспринимала каждое его прикосновение. Соски затвердели, и жестокое желание упругой пружиной распрямлялось где-то внутри. Но она знала, что Эван не станет торопиться удовлетворять его. Чем сильнее она трепетала в его руках, тем более жгучим было его наслаждение.

Короткий стон вырвался у Лотты, когда руки Эвана соскользнули с ее плеч, спуская корсаж платья еще ниже. Теперь она была обнажена до талии. Руки похолодели, она вся дрожала и чувствовала себя уязвимой. Много раз ей приходилось выставлять себя напоказ в платьях, которые едва ли что-то скрывали. Странно, но Эван обладал искусством так расчетливо обнажать ее тело, что каждый его взгляд и прикосновение вызывали в ней чувство крайней незащищенности. Он снова склонился над ее грудью, дотрагиваясь, пощипывая и вытягивая жесткие бугорки сосков до тех пор, пока она не застонала. Его рот, горячий и открытый, тут же прильнул к ее губам.

— Молчите, — прошептал он, и Лотте почудился смех в его голосе. — Наш возница слишком стар, чтобы выдержать шок, если услышит вас.

Сознание Лотты как-то откликнулось на его слова, хотя его рука была уже под ее юбками, нащупывая влажную, горячую сердцевину. Он стиснул ее пальцами, доставив нестерпимое наслаждение, быстрое, длящееся всего лишь момент и влекущее за собой следующее, пока не захотелось закричать. Обнаженная кожа спины чувствовала прикосновение шершавого бархата сиденья и холодок вечернего воздуха. Движения Эвана становились разочаровывающе легкими, и Лотта знала — ничто не заставит его изменить себе. Он позволит ей дойти до конца, лишь когда сам будет к этому готов. Лотта испытывала мучительное наслаждение, которое ее тело молило разрешить.

Она изогнулась в его руках, желая закончить, но он только замедлил движения, превратив в легкие прикосновения, продляя ее сладкую муку и делая нестерпимым желание достигнуть вершины блаженства.

Дрожь сотрясала все ее тело, мускулы живота сжимались в отчаянной попытке достигнуть удовлетворения. Эван на мгновение прервал движение. Кожа Лотты горела от возбуждения, разум помутился от страстного желания. Она почувствовала первые вибрирующие толчки внутри себя. Эван, угадав ее готовность, сделал новое движение так, что она выкрикнула ему что-то отчаянное и молящее, отвергающее всякую гордость. Новый спазм обрушился на ее тело и отступил, унося с собой чувство реальности. Эван подхватил ее на руки, целуя с чувством торжествующего победу собственника. Его пальцы продолжали ласкать ее. Все существо Лотты растворилось в невыразимом наслаждении, столь изысканном, что боль страсти переливалась в желанное удовлетворение. Казалось, она не могла остановить отголоски счастливой дрожи внутри, отдавая свое потерявшее волю, обессилевшее тело в его руки.