Сладкий грех - Никола Корник

Посвящается Эндрю, которого я так люблю и буду любить всегда

Когда прелестная женщина готова поступить неосмотрительно

И слишком поздно понимает, что мужчины предают,

Какое волшебство развеет ее печаль,

Какое снадобье поможет позабыть вину?

Оливер Голдсмит

Июль 1786 года

Ее разбудил негромкий звук, похожий на стук тяжелых капель дождя в оконное стекло. Но дождя не было. Кто-то пытался разбудить ее, бросив в окно горсть мелких камешков. А так хотелось еще тихонько полежать, давая возможность сну сомкнуть свои мягкие объятия. Но звук повторился, на этот раз резкий и короткий, как выстрел. Пришлось открыть глаза. Неясные предрассветные тени прочертили потолок. Это самые первые лучи восходящего солнца прокрались в ее комнату, заставив померкнуть свет ночника. Дверь, ведущая в соседнюю комнату, где спала, сладко посапывая, гувернантка миссис Снук, была приоткрыта.

Стоило стуку повториться в третий раз, как она соскочила с кровати и стремглав кинулась к окну, раздвинула тяжелые портьеры и открыла раму. Чудесное раннее утро, прозрачная синева неба и яркие солнечные лучи, золотой тесьмой украсившие лужайку перед домом.

— Папа!

Отец стоял на дорожке из гравия как раз под ее окном. Он позволил оставшимся в пригоршне мелким камешкам медленно просочиться между сухими, длинными пальцами и поднял руку в приветственном жесте.

— Лотта! Спустись! — Легкий ветерок донес сказанные шепотом слова отца.

Она быстро тревожно оглянулась на дверь соседней комнаты, но сонное похрапывание стало доноситься еще отчетливее. Босиком промчавшись по коридору, по ступеням, казавшимся смутно серыми в неверном свете занимавшегося утра, и холодящему необутые ноги каменному полу, она оказалась у входной двери. А дом продолжал спать, наполненный тем особым покоем и тишиной, которые бывают лишь в самые ранние рассветные часы.

Отец обнял ее, обхватив большими крепкими руками, став коленями на каменный пол. Лотта тотчас же поняла, что дома сегодня он не ночевал. Крепкий запах табака и эля свидетельствовали об этом. Его волосы, одежда и даже небритые щеки, покрытые мягкой щетиной, — все было пропитано им. Сквозь него чуть слышно пробивался такой любимый и знакомый тонкий аромат сандалового одеколона. Крепко прижав ее к себе, он тихонько прошептал на ухо:

— Лотта! Я ухожу. Я хочу с тобой попрощаться.

Его слова и неотвратимость потери пронзили ознобом от самых кончиков пальцев, быстро захватив все тело и заставив затрепетать. Лотта немного отстранилась, чтобы взглянуть на него, затем спросила:

— Уходишь? А мама знает?

Темная тень промелькнула в глазах отца, таких же карих, как у нее. Он заставил себя улыбнуться. Снова в душе у Лотты проглянуло солнце, но страх затаился где-то в глубине.

— Нет. Пусть это будет нашим секретом, дорогая. Не надо никому говорить, что мы виделись. Скоро я вернусь за тобой, Лотта. Обещаю тебе. Будь умницей.

Он выпрямился, погладив девочку по щеке.

Часы на церкви пробили половину пятого, и она запомнила, как их бой смешался с хрустом гравия под ногами уходящего в сторону дороги отца. Потом его высокая фигура исчезла за поворотом, растворившись в легком утреннем тумане. Хотелось побежать за ним, схватить за куртку, умолять вернуться. Даже сердце забилось так, будто она и правда бежала, только слезы закололи глаза где-то там, в глубине, под веками. Солнце уже высоко стояло над верхушками холмов, разгоняя золотыми потоками лучей остатки утреннего тумана. Только теперь Лотта вдруг почувствовала, как ей холодно.

Так в шесть лет жизнь оборвалась в первый раз.

— Это уже пятый посетитель за неделю, потребовавший назад свои деньги.

С этими словами миссис Тронг, постоянная обитательница и жрица храма Венеры, а попросту — профессиональная сводня, решительным шагом ступила в богато убранный будуар. Даже шелковые юбки на ней сердито шуршали и поскрипывали.

— Сотня гиней — вот во что мне это обошлось!

Она остановилась, упершись руками в бока. Ее гневные слова были обращены к женщине, сидящей у туалетного столика.

— Предполагалось, что вы будете приносить доход, мадам! Я наняла вас как диковинку, приманку, одну из самых скандально известных женщин Лондона. Я не ожидала, что вместо этого получу робкую девственницу.

От избытка чувств хорошие манеры изменили ей. Миссис Тронг простерла руки к небу и продолжила:

— Он сказал, вы были настолько холодны, что лишили его всякой возможности проявить свою мужскую силу. Если от вас ожидают развращенности — извольте быть развратны! Приди лорду Боделу в голову мысль провести ночь в обнимку с бесчувственной ледышкой, он бы остался дома в обществе собственной жены.

Лотта Каминз молча слушала обрушившуюся на нее тираду, лишь крепко сжатые кисти рук выдавали ее чувства. Прошла уже неделя с того дня, как она оказалась в заведении миссис Тронг. Подобные вспышки гнева всегда возникали, стоило кому-либо из девушек вызвать неудовольствие хозяйки. Ничто не могло затронуть слабые струны ее души сильнее, чем требование неудовлетворенного джентльмена вернуть ему деньги. Деньги составляли плоть и кровь миссис Тронг, а потому и ярость сводни была безгранична.

Лотта ненавидела и этот дом, и то, чем она здесь занималась. Чувство глубокого отвращения поднималось в ней с пробуждением, сопровождало и не отпускало весь день, и, наконец, стоило только уснуть — вновь возникало в ночных кошмарах. Разве можно было предположить, что куртизанки живут так! Она считала себя такой изощренной и опытной, дерзко полагая, что завоюет себе место в полусвете как профессионалка. Боже, какая самонадеянность! И все же, возможно, у нее были шансы выжить в этом новом для нее мире? Лотта знала себе цену и без иллюзий смотрела на жизнь. У нее была возможность убедиться в силе своих женских чар и любовной пылкости. Она будет получать деньги за любовь и, возможно, удовольствие… Только став куртизанкой, она поняла, насколько реальность далека от ее представлений.

Пора отбросить браваду и честно взглянуть в глаза действительности. Уверенность в себе рассеялась как утренний туман, уступив место панической мысли о том, сколь глубоко она заблуждалась. Разве можно было предположить, насколько унизительно присутствовать, когда о тебе говорят, обсуждают и, наконец, продают, как какой-нибудь кусок мяса в лавке? Что она могла знать о пренебрежении, с каким будут относиться к ее чувствам, — купленная и использованная вещь не имеет на них права. И если уж быть честной до конца, Лотта даже не представляла, насколько омерзительными могут быть иные мужчины. Прежде она сама выбирала с кем спать, и ее любовники были ей приятны. Это вполне укладывалось в рамки ее представлений. Но сейчас выбирала не она — выбирали ее. А это совсем другое дело!