Вызов принят. Невероятные истории спасения, рассказанные российскими врачами - Ярослав Соколов

Случались в моей тамошней практике и экстренные случаи. В критических ситуациях всё происходит очень быстро, действуешь на интуиции и на профессиональных рефлексах. Иными словами, просто делаешь своё дело, выкладываешься по полной. А там уже как фишка ляжет. Как-то утром, когда я только шла на работу, мне позвонили из больницы на мобильный: «У нас ЧП! Очень срочно нужна ваша помощь!». Забегаю я в отделение: «Что такое? Что случилось?» Оказывается, поступил один алкоголик. Он лежал в обычной больнице, и там у него началась белая горячка. Во время своих буйствований он где-то схватил ножницы и воткнул их себе в руку. Никто тогда и внимания особенного не обратил – ранка маленькая, незаметная. А на самом деле он попал ножницами аккурат в лучевую артерию, там сгусток образовался, и кровь просто остановилась. Ночью открылось кровотечение. Ему наложили жгут и так и перевезли к нам. Уже в Кащенко через некоторое время у него вновь начинается обильное кровотечение. Отделение стоит на ушах. Всё происходит на каких-то немыслимых скоростях – снова накладываем ему шину, тут же девчонки с бинтами бегают, помогают, срочно зашиваю повреждённую артерию. Всё предельно быстро, на полном автоматизме. Это уже потом можно сесть и перевести дыхание, прийти в себя. Вот такая она у нас, рядовая работа хирурга.

ХИРУРГИ В ПСИХИАТРИЧЕСКОМ ОТДЕЛЕНИИ —

ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВОСТРЕБОВАННАЯ ПРОФЕССИЯ.

И ТРЕБУЕТ ОНА НЕИМОВЕРНОЙ ОТДАЧИ

И БЫСТРОГО ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ.

Надо сказать, психиатрическая больница имени Алексеева – единственное учреждение, где существует алкогольная реанимация. Это для тех, у кого алкогольный делирий или, грубо говоря, белая горячка.

В реанимации человек, как правило, находится в очень тяжелом состоянии, когда, допустим, он сам уже не в состоянии даже дышать. В этом случае весьма вероятна интоксикация всего организма, может происходить отключение каких-то жизненно важных процессов и функций. Понятно, что их активно лечат, ставят лекарства, если человек не может дышать, в горло ему вводят трахеостому и проводят прочие экстренные мероприятия. Делают всё, что только возможно, для сохранения жизни и здоровья.

А в нашей реанимации некоторые больные тем временем ещё и чертей успевают гонять или там машины разгружать. Пришла я один раз к такому больному, который тогда уже на аппаратах лежал, а он мне с порога заявляет: «Отходи, отходи в сторону!» Я его спрашиваю: «А что такое?» «Ну, отходи же! – говорит он. – Ты что, не видишь, мы машину с песком разгружаем». «Хорошо, спасибо тебе, дружок», – отвечаю я и отхожу, чтобы лишний раз не волновать бедолагу. Забавно бывает, когда потом встречаешь такого больного, уже в общем отделении, он при этом, как правило, удивляется: «А вы меня разве знаете?» – «Знаю, знаю! – говорю я. – Ещё как знаю». «А откуда вы меня знаете?» – «Ну, вы же в реанимации лежали». – «Да, но я вас не помню». – «Дорогой мой, в вашем состоянии вы имели полное право меня не запомнить». И даже такие пациенты нередко потом оказываются вовсе даже не плохими ребятами. В основном, конечно, это работяги, либо, напротив, те, кто совсем не работает.

Понятно, что за восемь лет, которые мне довелось проработать в Кащенко, я уже достаточно хорошо изучила больных, знала, от кого и что можно ожидать. Там, конечно, существуют определённые правила, связанные с безопасностью. К примеру, меня учили, что садиться на стул нужно непременно вполоборота, чтобы видеть часть пространства за собой. Долгое время, когда я уже уволилась оттуда, у меня сохранялась эта привычка, а ещё – везде и всюду закрывать за собой двери. Просто в больнице строго-настрого запрещено оставлять двери открытыми, и у каждого врача там есть специальная ручка, которой эти двери открываются. Никто из женского персонала не носил бусы, потому что, теоретически, бусами можно удушить. Также никто не надевал серьги и не укладывал волосы в косы или хвосты, за которые легко схватить. Ничего не поделаешь, издержки профессии. Нас, конечно, всегда заранее предупреждали о некоторых особых пациентах, с которыми нужно быть максимально осторожными. Этот вот, скажем, совсем плохой больной, с ним поаккуратнее!

Наблюдая за такими больными, невольно задумаешься, что же на самом деле представляют собой психические заболевания. Понятно, что в каждой патологии есть своя внутренняя логика, но в чем критерий наличия самой болезни? Нередко можно слышать, как о том или ином человеке говорят, что он достаточно странный. А где та грань, перейдя которую человек становится уже не просто странным, а именно больным? Ведь когда нет чётких критериев, вероятность ошибки очень велика. И вообще, непонятно, как лечить заболевание, если не имеешь точного представления о том, что это такое. В хирургии с этим проще, есть, например, аппендицит – у него существуют вполне определённые признаки. Вырезали аппендикс, и ты забыл о нём на всю оставшуюся жизнь. В психиатрии всё совсем по-другому, здесь почва уж больно зыбкая. Патогенеза заболеваний никто не знает, объективных фактов нет. Ту же шизофрению на МРТ или на КТ ты никак не увидишь.

Более того, я думаю, никто до сих пор толком не знает, что это вообще такое – психически здоровый человек. Видимо, тот, кому ещё не успели поставить диагноз. А с другой стороны, когда действительно существует проблема, мало кто из нормальных людей обратится за помощью к психиатру или психотерапевту. Даже если у человека затяжная глубокая депрессия, он вряд ли сам пойдёт к специалисту, хотя тот действительно может помочь. Такой уж сложился у людей менталитет. Чисто юридически, психически здоровый человек это тот, который не состоит на учёте. А в реальности – у каждого свои тараканы в голове, и, если обследоваться у психиатра, я уверена, он любому сможет поставить диагноз. Я вот сама, например, жуткий клаустрофоб. В лифте и метро ездить я не боюсь, но вот мы как-то с сыном полезли в пещеры, и мне там очень даже не по себе стало.

НЕТ АБСОЛЮТНО ЗДОРОВЫХ

С ПСИХИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЛЮДЕЙ.

ЕСТЬ ТЕ, ЧЬИ ТАРАКАНЫ ОСТАЛЬНЫМ НЕ ОСОБО МЕШАЮТ.

Как со всем этим справляются психиатры, я, откровенно говоря, не представляю, но они реально помогают больным людям. Конечно, существует много разных препаратов, есть и посильнее, и помягче – и седативные, и транквилизаторы, и антидепрессанты, и нейролептики. Понятно, что любое лекарство плохо, а эти препараты вообще достаточно серьезные по химическому своему составу, что не очень хорошо для организма, да и побочных эффектов много. Но, опять же, когда человек бегает и бьётся головой об стену, его надо всё-таки как-то угомонить, пока он ни себя, ни других не покалечил.

Тяжёлые психические расстройства в принципе неизлечимы. Но со многими острыми состояниями врачи справляются. Когда пациента привозят, например, с повышенной возбудимостью, и он в драку лезет, – вы ему проколете лекарства, и через несколько дней он у вас уже просто красавчик. Если будет и дальше принимать таблетки, то таким и останется, наступит ремиссия надолго. Но вся беда в том, что они не принимают лекарства, как правило. То есть он-то считает себя здоровым: «Это они, врачи, придурки. То, что у меня там квадратики летают, мне в кайф, у меня всё нормально!». Хорошо, когда есть родные, которые могут присматривать за больным после выписки из клиники, чтобы пил таблетки. Есть такие родственники, честь им и хвала, они замечательные, молодцы, но это 5–6 %, остальные думают, что сыночка у них самый здоровый и не надо ему никаких таблеток. Тем более, если всё это отягощено наследственностью.