Вызов принят. Невероятные истории спасения, рассказанные российскими врачами - Ярослав Соколов

Только когда всё, на мой взгляд, было готово, я решил действовать. Не дожидаясь очередного призыва и направления на медкомиссию, я предпочёл самостоятельно обратиться в психоневрологический диспансер. Так это выглядело более натурально, не вызывало ненужных ассоциаций с призывом и подозрений в симуляции. Помню, я очень волновался, надел какую-то не слишком опрятную потрёпанную одежду, на нос нацепил очки в толстой оправе, перевязанные изолентой, и долго тренировался перед зеркалом.

К моему удивлению, всё прошло как по нотам. А когда врач узнала, что, кроме всего прочего, я ещё пишу стихи и рисую, она выписала мне направление даже не в обычную психиатрическую больницу, а в клинику НИИ психиатрии, которая считалась элитарным медучреждением. Я был очень доволен собой, да к тому же приобрёл то, чего мне, пожалуй, до этого не хватало – определённую долю уверенности в своих силах, убедившись, что психиатр, несмотря на то, что он профессионал, остаётся таким же человеком, а любого человека при желании можно провести.

В клинике всё повторилось, и психиатр, который меня курировал, легко проглотил тщательно приготовленную и хорошо приправленную специями легенду. Когда же он узнал о моих творческих увлечениях, то очень и очень растрогался. Оказалось, что мой лечащий врач как раз в это время писал кандидатскую диссертацию по творчеству душевнобольных. Что называется, на ловца и зверь бежит – а Васька слушает, да ест. Поскольку в живописи я был большим поклонником творчества Эдварда Мунка, а из поэтов весьма почитал Осипа Мандельштама, мне не составило большого труда подобрать из своих произведений несколько откровенно заумных. Их я и представил заинтересованному вниманию моего психиатра. Он остался весьма доволен – рассматривая мои шедевры, долго причмокивал языком, как кот у миски сметаны, носился вокруг них, расставлял то здесь, то там, при этом весьма странно и даже как-то плотоядно улыбаясь, так что со стороны, наверное, можно было бы усомниться, кто из нас двоих пациент.

Я чувствовал себя настоящим Штирлицем в тылу врага. Через некоторое время я понял, что если аккуратно подбрасывать врачу точно прописанные в учебнике симптомы, то он, радуясь своей проницательности, словно ребенок, выставит именно тот диагноз, который меня интересует. Зазубренная с институтской скамьи информация имеет свойство выветриваться из головы, но отчасти непременно оседает где-то на самых дальних и пыльных чердаках подсознания. И вот теперь, когда я дозированно проявлял нужные ему признаки, полагаю, он испытывал то сладкое чувство приятного резонанса, которое вызывает неожиданное узнавание. В общем (Юстас – Алексу), процесс вербовки психиатра шёл вполне штатно.

Как того требовали правила экспертизы, я также проходил изнурительные многочасовые психологические тесты, изо всех сил стараясь от усталости не выдать неправильный результат. Неприятной неожиданностью стал для меня ритуал приёма таблеток. Дежурная медсестра не просто выдавала лекарства и предлагала запить их киселём, но ещё и заставляла каждый раз открывать рот для проверки. Я сразу же сообразил, что некоторое время необходимо будет разыгрывать роль послушного мальчика, до тех пор, пока медсёстры не усвоят, что я всегда аккуратно проглатываю таблетки, и не снизят свою бдительность. К тому же необходимо было узнать, какой эффект оказывают на мой несчастный организм эти препараты, чтобы затем демонстрировать соответствующие реакции на них своему врачу.

Мои предположения оказались верными – через некоторое время медперсонал перестал проверять моё прилежание, и все эти разноцветные пилюльки доставались туалетной раковине. Но до тех пор приходилось невероятно, нереально туго. Просто сказать, что мне было плохо, это ничего не сказать, я тогда практически начал утрачивать собственную идентичность. Я стал ощущать себя не просто тенью человека, но тенью, подвешенной в вечном полдне, когда солнце еле движется в небе и весь мир наполнен жидким расплавленным маревом. А если к этому добавить не слишком здоровую атмосферу от скопления большого количества психически больных людей, то, думаю, можно хотя бы в общих чертах представить, насколько несладко мне приходилось. Тогда я убедился на собственной шкуре, что при современном уровне фармакологии сделать из здорового человека полнейшего овоща при желании не составит никакого труда. И я был по-настоящему счастлив, когда приём таблеток для меня в конце концов закончился.

Перед самой моей выпиской в НИИ проводили всесоюзный семинар, куда съехались светила психиатрии со всей страны. А на десерт в клинике им демонстрировали меня, ни больше ни меньше как идеального классического шизофреника. Я находился в центре небольшого конференц-зала, со всех сторон окружённый снисходительно-доброжелательными ликами психиатров. Примерно в течение получаса они засыпали меня различными вопросами и время от времени слушали комментарии моего лечащего врача.

КЛАССИЧЕСКАЯ ШИЗОФРЕНИЯ БЫВАЕТ

ТОЛЬКО В УЧЕБНИКАХ ПО ПСИХИАТРИИ.

В ЖИЗНИ ЧТО-ТО НЕПРЕМЕННО ВЫБИВАЕТСЯ

ИЗ СТАНДАРТОВ ЗАБОЛЕВАНИЯ.

Особенно мне запомнился последний участливый вопрос какого-то профессора: «Ну вот, тебя сейчас выпишут, и что ты после этого собираешься делать?» А надо сказать, я планировал в том году поступать на факультет журналистики, но по зрелому размышлению решил, что сообщать светилам психиатрии об этом намерении не стоит – зачем лишний раз пугать хороших людей? Поэтому я сказал, что попробую поступить в педагогический, на русский и литературу, в самый заурядный институт, где почти не было конкурса. На мой ответ товарищи психиатры дружно и от души расхохотались. А потом кто-то из них напоследок сказал: «Ну-ну, не горячитесь, мой дорогой, мы ждём вас обратно, где-нибудь в течение ближайших полутора-двух месяцев».

Через два дня меня выписали, и больше я этого заведения, как и его обитателей, никогда не видел. Восстанавливаться и приходить в себя после клиники пришлось месяца два, уж больно сильно они мне там мозги понакрутили своими таблетками. Но, слава Богу, пришёл в норму. Интересно, конечно, было бы узнать, защитил ли мой врач свою диссертацию и какую роль в ней сыграл некий идеальный шизофреник с творческими способностями, но как-то не хочется ненароком разочаровать теперь уже маститого ученого, в которого он, без сомнения, превратился.

Мой отчаянно смелый, но, надо прямо признать, крайне рискованный эксперимент закончился успешно, мне удалось избавиться от дамоклова меча призыва и при этом сохранить свой рассудок в добром здравии. Вероятно, в этом сыграло свою роль то обстоятельство, что к тому моменту я уже довольно длительное время практиковал йогу и занимался медитацией. Помогло в том плане, что в результате постоянных упражнений у меня накопился определённый опыт, как по своей собственной воле входить в особое психическое состояние, а главное – как выходить из него. Однако так экспериментировать с собственной психикой, особенно с помощью психотропных средств, я, конечно, никому бы не советовал. А то, глядишь, ушёл в себя человек и не вернулся, и где его искать, никому неизвестно».

«В середине 80-х годов я был обычным сотрудником Института судебной психиатрии, – рассказывает кандидат медицинских наук Михаил Леонидович Самойлов, – работал, в основном, в составе комиссий по проведению психолого-психиатрических экспертиз в уголовных процессах. Работа была достаточно интересной, благо, ежедневного присутствия в стационаре она не требовала, некоторые исследования проводились и в амбулаторном порядке. Меня тогда вполне устраивали и содержание работы, и её условия, с одной стороны, они давали неплохой материал для диссертации и время для его анализа, а с другой стороны, позволяли избежать так называемой «профессиональной деформации», которая более вероятна при постоянном контакте с пациентами.