Московское Время - Юрий Быков

– Моя мама и Изольда Викторовна родные сестры, – рассказывала Вика. – Они долгое время находились в ссоре. Такое часто случается между близкими родственниками. Я здесь, можно сказать, впервые, если не считать приезда в пятилетнем возрасте. Но я о той поездке ничего не помню. А вы, кажется, наш сосед?

– Верно. Меня Леонидом зовут. Заканчиваю медицинский.

– А я Вика. Закончила этим летом Ленинградский университет. Буду в Эрмитаже работать.

Вика никак не походила на его однокашниц, по-своему замечательных, поскольку были они хорошими товарищами, активными комсомолками и т. д. Но… какими-то бесполыми что ли… И не в том дело, что не могли они носить такие наряды, как у Вики, а в том, что никогда не смогли бы взглянуть, как она. Впрочем, пару лет назад встретилась ему симпатичная студентка с лечебного факультета. Но то, что возникло между ними, оба с присущим медикам цинизмом относили к сфере удовлетворения потребностей – и никаких страстей.

Все у них случилось с Викой вечером следующего дня в рощице, неподалеку от пруда. Охватившее их чувство тоже более всего было плотским, но ярким, буйным, упоительным. Оставшиеся дни лета ослепительно сгорели, и на дачный порог вместе с осенью, по обыкновению, явилась разлука.

Леониду казалось, что он не сможет жить без Вики. Он готов был бросить Киев, уехать в Ленинград. Вика мудрым словом остановила его. Ну зачем, скажи, горячку пороть? Сначала тебе нужно закончить институт, определиться с работой, а тогда уж станет ясно, где нам жить.

Однако, стоило им разъехаться, его начала мучить ревность: он просто надоел ей, у нее там, конечно же, кто-то есть…

В конце концов он сорвался в Ленинград и нагрянул к ней январским холодным вечером. В комнате было людно, шумно, накурено. Как из облака, выплыли ее изумленные глаза.

– Ты?!

А за талию ее держит какой-то пижон с бабочкой на шее.

Повернулся, бросился к двери. Она кричала вслед, выбежала на лестницу. Не остановился, уехал.

Потом жил, не помня себя, пока однажды утром не раздался в дверь ее звонок.

– Ну что ты там себе напридумывал?! Я даже ничего объяснить не успела, сумасшедший! Мы просто с ним танцевали. Это Миша Тихонов, мы работаем вместе… Ух, какой же ты дурак!

И снова наступило счастье…

Прощаясь на перроне, они договорились летом пожениться.

Так все и вышло. Перебраться в Ленинград и устроиться в клинику помог дед.

Леонид влюбился в Ленинград. Вскоре он освоился в нем, как в родном городе. И на работе дела шли неплохо.

Но спустя полгода Вика вдруг изменилась: стала молчаливой, если отвечала – то невпопад и чему-то виновато улыбалась. Становилось тускло между ними, словно отгорала светившая для них свеча. Ведь и Леонид, догадываясь, откуда в ней эти перемены, вовсе не сходил, как прежде, с ума.

Когда Вика сказала, что полюбила другого, он молча собрал чемодан. «Нет, уйду я. К нему. И не спеши со мной разводиться». Через год она вернулась. «Больше, чем тебя, я никого не могу любить», – сказала Вика, а Леониду даже не захотелось разбираться, верит он ей или нет… Знал только то, что ему жалко ее и что жалость эта – отблеск былой любви.

Но так нелепо жить выпало недолго: началась война. Лифшиц сразу же ушел на фронт, Вика осталась в Ленинграде, который уже в сентябре оказался в блокаде.

Лифшиц старался не вспоминать прожитого на войне: стоило ему мыслью прикоснуться к прошлому, как всплывали перед глазами какие-то топи непролазные, затянутое дымом небо, черный снег, сумрак землянки, бесконечные операции. И хотя никакая война не могла отменить ни весны, ни лета, каждый день для него был пасмурным.

А появилась Лена – и посветлело! Когда он смотрел на нее, все затихало внутри, и он слышал, как, наверно, душа нашептывала одно и то же слово: милая, милая, милая… Вот и нашлась она, его женщина.

И вдруг это письмо… Письмо от Вики. Она оставалась в Ленинграде до снятия блокады. Болела, чуть не умерла. И отыскала его. Конечно, он может к ней не возвращаться, но она будет счастлива, если снова увидит его. Ведь она все еще его жена.

Лифшиц сел на койке, взял с тумбочки конверт. Подержал его в руках и положил обратно. Да, она его жена… И, значит, нужно ехать к ней… А Лена?!

Лифшиц, застонав, снова лег, закрыл глаза. «Милая, милая, милая», – зазвучало в ушах. Да он просто не в силах с ней расстаться!

Но… Словно кто-то толкнул его: «Все о себе думаешь? Лена молодая – не пропадет. А Вике ты нужен; еще неизвестно, выживет ли она без тебя. Неспроста ведь судьба свела вас…»

И Лифшиц понимал, что этот кто-то, в конечном счете, прав!..

Был майский, уже после Победы, вечер, когда к Шерстову в палату зашла Лена. Он лежал на кровати и был один: в эти теплые, радостные дни никому не хотелось оставаться в четырех стенах. После встречи с Фердыщенко Шерстов часто путался между сном и явью. Вот и сейчас было неясно: то ли он дремно витает под потолком, то ли пробуравил его взглядом до мерещелок. Но Лена оказалась из реальности – Шерстов почувствовал ее тяжесть на краю койки.

– Ну вот, – грустно улыбнулась она, – завтра тебя выписывают. В Москву поедешь?

– Конечно. – Шерстов сел. – Меня же комиссовали. Поеду жизнь гражданскую налаживать.

– Я тоже скоро домой. Говорят, нас вот-вот демобилизуют…

И Лена вдруг заплакала, уткнувшись ему в грудь.

Шерстов замер, не решаясь перевести дыхание. Наконец, спросил:

– Что случилось?

– Он уехал, – сквозь слезы проговорила Лена. – К жене…

Шерстов погладил ее золотистую головку; под рукой упруго пробежала волна волос, и на ладони осталось ощущение приятной шероховатости. Шерстов продолжал гладить ее, тая от нежности и забывая сказанные ею слова. Но все же опомнился:

– Так он и в самом деле женат?

Лена закивала, не отнимая лица от его груди.

– Зачем же он тогда…

Лена выпрямилась, отерла слезы.

– Он думал, что у них все кончено. И вдруг получил от нее письмо. Представляешь, она в Ленинграде всю блокаду была… Теперь, конечно, ей нужна помощь. Видно, не судьба нам с Леонидом…

– Что я могу для тебя сделать?

– Да чем тут поможешь? Спасибо…

Ленино печальное лицо прояснилось – не от улыбки, а как бы в преддверии ее, – но тут же погасло. Тронув его за плечо, она вышла, и тогда Шерстов понял: вот тот шанс, о котором говорил Фердыщенко! Значит, он все-таки существует – ангел-хранитель! Ведь не иначе, это его рук дело! Главное сейчас – действовать с умом, не спугнуть удачу…

На следующий день они с Леной попрощались. Шерстов никогда не показывал Лене своих чувств, хоть знал наверняка, что ей они известны. Но и теперь, даже теперь! он оставался сдержан, также зная наверняка, что Лена не сможет не оценить его чуткости.