Московское Время - Юрий Быков

Лицо у Чугунова сделалось каменным, двигался только рот, да и были эти движения скупыми, скованными.

«Наверно, с таким лицом он ходил в атаку. А какое у меня, интересно, было лицо… тогда?..» – подумал Шерстов, и вдруг ему стало муторно.

Ведь никуда не деться от того, кто живет в каждом и твердо знает о нем всю правду без прикрас. Иногда так и хочется прихлопнуть его или хотя бы загнать куда-нибудь подальше, иногда даже кажется, что это удалось; так нет же: выскочит откуда-то неожиданно, обольет душу горечью и сгинет до следующего раза. И хотя кое-кому все же удается от него избавиться, Шерстов, как видно, в их число еще не сумел попасть.

– Да ты, Чугунов, не злись. Я ведь по-товарищески предупредить хочу. Чтоб ты, в случае чего, готов был…

– А я готов! Хорошего-то ждать мне нечего, а к плохому я всегда готов! Так что ты не беспокойся за меня.

Наконец, «послезавтра» настало. На троллейбусе доехал Шерстов до площади Разгуляй, свернул на Новую Басманную улицу. Он шел в снежной круговерти; навстречу ему двигались кутавшиеся в одежды люди, – какие-то одинокие, серые, мятущиеся. Шерстов тоже озяб, лицу было колко от пурги. «Скорее б дойти, – думалось ему, – тогда конец и этой метели, и неизвестности… Да будь что будет!»

Вдруг заявилась посторонняя, несуразная мысль: «Какое дурацкое название – Разгуляй…» Шерстов попытался ее отогнать, но она никак не отвязывалась. «Надо б переименовать. Например, в площадь Сталина. Или лучше в площадь Генералиссимуса Сталина. Точно! В Москве ведь до сих пор нет ни улицы, ни площади имени вождя!»

Шерстов встряхнул головой, глотнул снежного ветра, и не к месту взявшаяся мысль оборвалась.

Комната номер тридцать пять оказалась приемной заведующего организационным отделом. Посередине, над столом возвышалась холодной красотой секретарша. В ее выступающих скулах, повороте изящной, гладко причесанной головки проступало что-то восточное и что-то хищное.

– Товарищ Чиркунов примет вас через минуту, – сказала она, и от ее строгого взгляда страх неизвестности снова вздыбился в Шерстове.

Под действием этого страха он начал терять самоконтроль, отчего, переступив порог кабинета, выпалил нелепицу:

– План выполним, а Разгуляй надо переименовать.

По счастью, произнесено это было слабым голосом, так что Чиркунов ничего толком не разобрал. Он вышел из-за стола и, против ожидания Шерстова, улыбнулся:

– Будем знакомы – Николай Тихонович Чиркунов, заместитель зав. орг. отделом.

Это был коренастый мужчина в темно-синем двубортном костюме, светлоглазый, лысеющий.

– Прошу, – указал он на стул. – С вами хотел говорить мой начальник, Петр Дмитриевич Царапин, но вчера он внезапно заболел: сердечный приступ. Поэтому мне поручено предложить вам… работу у нас, в райкоме, инструктором.

Шерстов тайно ущипнул себя за ляжку: уж не наслал ли Фердыщенко на него сон? Ляжка заныла, и Чиркунов продолжил из несомненной действительности:

– Нам не хватает людей энергичных, инициативных. Война выкосила лучших. Из довоенного состава один только Царапин остался, да и у того здоровье подорвано. Так что воспринимай (предлагаю перейти по-товарищески на «ты») это предложение как партийный приказ. Я тут тоже недавно, из наркомата перешел. А ты, я знаю, с производства, художественную самодеятельность отлично организовал, сам Григорий Михайлович о тебе хорошо отзывался. В общем, думаю, все у тебя получится.

– Ну что ж, приказ есть приказ…

– Тогда будем считать вопрос решенным. Сдавай дела в своей артеле, и через пару-тройку дней – ждем!

Чиркунов пожал Шерстову руку и, проводив его до двери, задержал на пороге:

– А что это ты про Разгуляй говорил?

Застигнутому врасплох Шерстову пришлось отвечать честно:

– Я подумал, что название такое – Разгуляй – не подходит для столичной площади, вообще для советского города не подходит.

Глаза у Чиркунова залучились интересом.

– И давно она так называется? Сам-то я из Свердловска, здесь всего пару лет, а ты вроде бы москвич.

– Да всегда так называлась… А сегодня меня осенило: в Москве же до сих пор нет площади Сталина, а тут какой-то Разгуляй. А еще лучше, чтобы это была площадь Генералиссимуса Сталина!

Взгляд Чиркунова на секунду застыл, как будто наткнулся на что-то примечательное, и Шерстову показалось, что вот-вот прозвучат слова одобрения. Но так ему лишь показалось.

– Что ж, – Чиркунов снова пожал Шерстову руку, – до скорой встречи.

Оказавшись в приемной, Шерстов взглянул на секретаршу и поразился: неприступной красавицы не было, а была очаровательная женщина с карими, по-девчоночьи блестящими глазами, с сочного цвета ртом (наверно, против всяких правил, подкрашенным), с черными волосами, которые, опускаясь вдоль широких скул, собирались в узел на затылке – и было это удивительно грациозно. Шерстов смутился, поняв, что просто пялится на нее.

– До свидания, – негромко сказал он.

Секретарша кивнула ему со скачущими чертиками в глазах и, чтобы не рассмеяться, уткнулась в бумаги на столе.

Он вышел на улицу. Метель уже кончилась, и улица лежала посветлевшая, в недолгой власти маленькой зимы. Костя вспомнил, что как раз сейчас хорошо лепить снежки; именно это и делала ребятня из школы напротив, высыпавшая на перемену. Он нагнулся, зачерпнул горсть снега, свежо и плотно прилегшего к руке, и всякое волнение исчезло. Оглядевшись по сторонам, Шерстов уверенным шагом направился к троллейбусной остановке.

Лена приехала.

Если долго ждать, когда сбудется мечта, то ожидание становится привычкой, а сама мечта тускнеет.

Лена приехала через год. Много это или мало, не так уж и важно, однако Шерстов стал относиться к ее возвращению, как, скажем, в апреле относятся к наступлению Нового года – праздника, который неминуемо состоится, но потом, еще нескоро. А пока…

Невозможно было вырваться из этого морока, освободиться от этого сладкого дурмана, избавиться от этого недуга по имени, хоть все перечисленные слова и мужского рода, – Наиля. Она – та самая секретарша. Может, и не случилось бы в Костиной жизни «солнечного затмения», если б не Чиркунов. С самого начала Николай Тихонович повел себя с ним, вопреки субординации, как покровитель-друг. Почему? Шерстов не знал, но чувствовал, что Чиркунов не так прямодушен, как пытается выглядеть. И, тем не менее, оказался Костя посвящен в одну слабость своего начальника: любил Чиркунов холостяцкие вечеринки. Не мальчишники, заметьте, а именно такие компании, где мужчины все как бы неженаты. Ну а замужних женщин там просто не могло быть. Узнал Костя и то, что пристрастие это давнее – еще с той поры, когда Чиркунова перевели на работу в Москву, а семейство его по какой-то причине задержалось в Свердловске. Остепенился он только с приездом жены и двоих детей, но изредка Николай Тихонович и теперь позволял завихряться ровному течению будней. Конечно, не приведи господи, узнал бы кто в райкоме о слабости зам. зав. отделом, но компания состояла, в основном, из бывших сослуживцев Чиркунова по наркомату пищевой промышленности – людей проверенных.