Московское Время - Юрий Быков

Царапин потянулся к портсигару, лежавшему на столе, и увидел в зеркальной его крышке отражение старика с лысым черепом и мешками под глазами. Он вдруг рассмеялся: а ведь ушла Наиля и от Сажина! В горкоме тоже есть ценители женской красоты!

И ни с того, ни с сего у него возникла мысль: если есть в Москве Застава Ильича, то почему бы не быть Заставе Виссарионыча? От волнения у Царапина покраснели уши. Он затянулся папиросой и смело продолжил аналогию. А завод Владимира Ильича? Взять, да и переименовать, например, тот, мимо которого он все время ездит, как его… имени Войтовича. Да, да, само так и напрашивается: Войтовича – Виссарионыча.

Как видите, читатель, Царапин заслуживает всяческих симпатий, поскольку не стал банально присваивать чужую идею, но творчески ее развил, решив, впрочем, до поры всех козырей не раскрывать.

А потому с сожалением сообщаем, что Сажин после разговора с ним срочно отбыл на Старую площадь, где доложил о своем предложении переименовать Разгуляй непосредственно Григорию Михайловичу Дьякову, Первому секретарю горкома партии.

И ничего-то у Шерстова с Леной не получалось…

Ну, ходили пару раз в кино. Ну, в Большом были. На «Лебедином озере» Лена сидела тихая; словно отнятая у реальности чудесным сном, она только внешне находилась в зале. Шерстов же, как ни старался, так и не смог проникнуть в этот причудливый, созданный движеньем и музыкой, мир. Нечасто, но он все-таки различал постукивание о пол балетных туфель (Шерстов все никак не мог вспомнить их названия). А потом увидел, что у балерин такие же гладкие, округлые прически, как у Наили, – и растерялся, не испытав прежней злости от того, что был околдован ею и едва не погиб.

Кончился август, и как-то вдруг, перешагнув пору послелетней истомы, уже в сентябре наступила октябрьская непогода.

Они возвратились из Парка Горького промокшие, озябшие; сидели у Лены, пили чай. Долго не могли согреться. Наконец, стало тепло, а вскоре – душно, от того жара, когда и не разберешь: то ли он в комнате, то ли в тебе самом. Лена поднялась из-за стола, открыла форточку и осталась стоять, глядя на унылый дождь, обесцветивший все за окном. Оттуда веяло тоской и опустением. Когда к ней подошел Костя, она не обернулась. И не шелохнулась, когда он обнял ее. Косте показалось, что Лена ждала этого. Осмелев, он попробовал подхватить ее на руки, но ничего, кроме неуклюжего движения, у него не получилось.

– Я сама, – отстранилась Лена и пошла к дивану.

Вот и произошло то, о чем он так мечтал! Но где же ощущение счастья? Все тускло, серо, как за окном, словно и в чувствах случилась непогода. Хотя дело, конечно, в простой истине: Лена не любит его. А ему надо, необходимо, чтоб любила! Оттого и нет радости. Но он упорный и своего добьется! Да он почти уже добился: Лена стала его женщиной!

Поняв это, Костя улыбнулся и хотел положить ей ладонь на плечо, но Лена отвела его руку и резко встала. Наскоро одевшись и схватив чайник, она выбежала из комнаты. Ничего хорошего не означал этот ее порыв: так бегут, когда становится неприятно. Костя догадался, что сейчас лучше всего уйти, дать Лене побыть одной, обдумать свою новую жизнь – жизнь с ним, и пусть пройдут женские ее… причуды, а, проще говоря, схлынет блажь. Наверно, Лифшица вспомнила. Только где он теперь – чужой муж? А свою судьбу, как ни крути, устраивать надо. Ну и с кем ее устраивать, как не с ним?! Вот такая правда жизни. И никуда от нее не денешься.

Шерстов ушел, пока Лена была на кухне, оставляя решать ей самой, то ли он обиделся, то ли проявил тонкое понимание женской души. И то, и другое одинаково устраивало Костю. А чтобы Лена, если решит в пользу первого, острее испытала чувство вины, он несколько дней не звонил ей. Но когда позвонил, был ошарашен:

– Давай забудем о том, что случилось, – сказала Лена. – И вообще, я думаю… я знаю: ничего у нас не получится. Прости.

И повесила трубку.

– Это кто же такое придумал?

– Вношу предложение от себя лично и трудящихся столицы.

Когда товарищ Сталин недобро усмехнулся, Первого секретаря горкома осенило: да его просто подставили, обвели вокруг пальца!

– У вас что, других забот нет, как только заниматься моим возвеличиванием? Недавно наш начальник тыла вместо того, чтобы решать задачи обеспечения войск, предложил образец формы Генералиссимуса («ну да, – туго сообразил Дьяков, – Хозяин до сих пор в маршальской ходит»). Позаботился о товарище Сталине, вырядил в эполеты, аксельбанты, как полицмейстера. Нет, не на своем месте оказался человек… Вот и вас, товарищ Дьяков, по-моему, следует перевести на другую работу. Этот вопрос мы обсудим на Политбюро. Можете идти.

«Вражины коварные! Все же свалили, повергли в прах! И чьими руками?! Сажина!!! Да он же мне всем обязан!.. Ну держись, иуда!..»

– Сажина ко мне! – рявкнул он, врываясь в собственную приемную.

Через полчаса Сажин стоял посреди огромного кабинета Дьякова ни жив ни мертв.

– Сволочь! – рвались его барабанные перепонки от крика главного московского большевика. – Тебе откуда эту идею подкинули?! Из ЦК? Из правительства? Кто моей отставки хочет? И не ври, что сам придумал!

– Это все Царапин, – признался Сажин.

– Какой еще Царапин?

– Зав. орг. отделом нашего райкома.

Дьяков опешил:

– Как это?

– Ну, пришел и сказал, что у него есть такое вот предложение.

Дьяков рухнул в кресло и простонал «идиоты!» причисляя, наверно, к этим двоим и себя.

– Ну вот что, Сажин, – утихнув, сказал Григорий Михайлович, – чтоб сегодня же, по собственному желанию, по семейным обстоятельствам, по состоянию здоровья – как хотите – оба, ты и Царапин, из райкома вон. И учти, с поста меня еще никто не снимал!

О вызове Сажина на Старую площадь в райкоме знали все, но никто не ждал его возвращения так нетерпеливо, как Царапин. Он то и дело выглядывал в окно, карауля машину первого секретаря. Царапин полагал, что с того дня, когда он выдвинул свою (ну, якобы, свою) идею о переименовании, это была первая поездка Сажина в горком (и ошибался). Несмотря на волнение, он, впрочем, не сомневался в одобрении на Старой площади своего (ну, якобы, своего) предложения.

Когда черный, лаково блестящий множеством овалов автомобиль, плавно присев, застыл у подъезда, Царапин почти бегом бросился из кабинета. Но на пороге возник Чиркунов.

– Потом, потом, – развернул его Царапин. – Я к Сажину!

– А я хотел показать вам отчет о подготовке к годовщине Октября. Сажин его еще вчера потребовал, помните?

– Да, да, помню. Хорошо, пошли вместе. Только ты со мной в кабинет пока не заходи.

И стоило Царапину так суетиться?!. Из-за неплотно закрытой двери Чиркунов услышал сначала вопрос Сажина: