Боги нефрита и тени - Сильвия Морено-Гарсиа

– Я и так долго спала, – запротестовала она.

– Но ты не отдыхала.

– Говорю, идем сейчас.

Она собралась встать, но Хун-Каме покачал головой, жестом останавливая ее.

– Колдун придет только завтра, не нужно идти туда сегодня ночью, – сказал он девушке.

– Завтра я могу умереть, – возразила Кассиопея и не смогла скрыть панику, на краю которой балансировала. Сон принес с собой запашок могилы, неоспоримое напоминание о том, что песок ее жизни высыпается, что нужно вытащить осколок кости.

– Не завтра, – успокоил ее Хун-Каме.

– Ты бы вообще сказал мне, если бы завтра? – спросила девушка. – Или промолчал?

– Я не лгал тебе. Зачем мне обманывать тебя сейчас?

– Ты не все рассказывал мне. Не говорил, что твой брат правит и хочет, чтобы ему делали подношения и… и все остальное.

– Я мог бы сказать это и раньше, но сказал сейчас. Ты можешь доверять мне.

Кассиопея попыталась снова взять стакан, но у нее не получилось, и стакан ей в руки вложил Хун-Каме. Потом он добавил воды.

– Уай Чиво не бог; пусть он и колдун, но природа его человеческая. Поэтому я ожидаю от него предательства, свойственного людям, и мы должны оставаться настороже. Отправимся завтра ночью. А теперь отдыхай. Не бойся, а то страх ослепит тебя.

– Легко не бояться, когда ты бессмертен, – заметила девушка. – Если ты не человек, – подчеркнула она.

– Страх свойствен всем и зарождается не только в сердцах смертных.

– И чего же боятся боги?

Хун-Каме в это мгновение стал статуей, вырезанной из дерева. Он не ответит, поняла Кассиопея, так же как и она сама не хотела говорить о дороге Шибальбы. Некоторые вещи не произносят вслух.

– Сейчас мне уже лучше, – сказала девушка, выбирая нейтральную тему. – Можем поужинать.

– Я позвоню, попрошу принести еду в номер. Что ты хочешь?

– Не знаю.

Кассиопея повернула голову и заметила розу цвета лаванды рядом с телефоном. Она потянулась к длинному стеблю.

– Моя роза…

– Тебе эту розу дала ведьма, поэтому я решил захватить ее с собой, – сказал он. – Ты же все-таки заплатила за нее.

– Но ты не поставил ее в воду, и она уже начала увядать.

И снова сказать это было ошибкой – невольным напоминанием о смерти. Девушка упала на подушки и прижала руки к вискам, охваченная внезапной вспышкой боли.

– Кассиопея?

– Ах, голова болит. Мама обычно мне говорит: «Утром станет лучше». Однако лучше не всегда становилось, и я боюсь, что завтра лучше не станет. Боль… усилилась. Боль в руке, а теперь и в голове.

– Вот почему я сказал тебе отдохнуть.

– Отдыхай, отдыхай… это раздражает. Ты выглядишь… выглядишь хорошо. Просто чудесно.

Это была правда. Он был спокоен и красив, а она – полуживая. Но скорее всего она – глупая паникерша, которая не может подавить тревогу, зародившуюся внутри. Все этот сон… Девушка прикусила губу.

– Ну, я тоже не очень хорошо себя чувствую, если хочешь знать, – сказал Хун-Каме.

– Почему? Что не так?

Он пожал плечами. Девушке захотелось ущипнуть его за руку. Ну сколько можно молчать или говорить уклончиво! Ее голова взорвется, если он продолжит в том же духе.

– Ты должен рассказать мне, – потребовала она.

– Трудно сказать. Иногда… когда мы разговариваем, я словно… словно бы забываю, – пробормотал он, и это было совсем не похоже на него.

– Что забываешь?

Тишина. Ей показалось, что она слышит, как кровь бежит по венам и как стучит сердце. А когда она поправила одеяло, шум в ее ушах был такой, словно в комнате подвинули мебель.

– Эй, ты скажешь что-нибудь? – напомнила она о себе. – Ты заставляешь меня нервничать, а я и так еле держусь.

– Я все забываю. Брата, дворец, имя, – быстро проговорил бог. – Всё.

Она не ожидала такого ответа.

– Звучит ужасно…

– Не знаю. Иногда мне кажется, что было бы неплохо все забыть – забыть себя. Может быть, от этого станет легче. Но если забудешь себя однажды, то сделаешь это и во второй раз, и в третий, и вскоре…

Он замолчал. Кассиопея подумала, что никогда еще не видела его таким ранимым.

– Что, если мое имя – не мое? – спросил он. – Может быть, у меня было совсем другое имя…

– Не понимаю, – пробормотала Кассиопея.

Бог поднял руку и провел по линии ее волос. Кассиопея уже привыкла, что он в какие-то минуты сжимает ее руку в своей, но в этом прикосновении было что-то другое – что-то интимное.

– Мне бы хотелось вместе с тобой посчитать звезды. Не знаю, откуда пришла эта мысль, – сказал Хун-Каме так тихо, что она скорее прочитала по губам, чем услышала.

Внезапно он встал, взял ее за левую руку и поцеловал костяшки пальцев, как джентльмены делают в фильмах.

– Я дам тебе передохнуть, Кассиопея Тун.

Она растерянно кивнула, и он вышел.

Кассиопея уставилась на руку, которую он поцеловал. В голове крутились сотни вещей, которые она могла бы сказать ему, но дверь была закрыта.

Мартин чувствовал себя не в своей тарелке. Ему до коликов в животе хотелось домой в Уукумиле, вместо того чтобы заниматься обучением.

В Нижней Калифорнии ему сразу не понравилось. Терра Бланка не город, а огромный комплекс у моря: отели и казино, построенные в стиле майя, смешанном с ар-деко. Мартин испытывал страх среди всего этого. Их дом в Уукумиле, который всегда казался ему очень элегантным, на фоне всего этого великолепия просто бледнел, и это еще мягко сказано. Сова оставила его на крыше отеля, подсвеченного яркими огнями. Он спустился вниз, зашел в лобби и спросил Анибала Завала. Сотрудник отеля кивнул, сказал, что его ждут, и протянул Мартину ключи от номера. У Мартина было время привести себя в порядок, что немного утешило его тщеславие – он всегда стремился выглядеть как джентльмен, хотя для истинного джентльмена ему не хватало вежливости.

Потом в номер постучал другой сотрудник и сказал, что мистер Завала готов с ним поговорить.

Его привели в офис с очень высокими потолками – более пятнадцати футов в высоту[23], – и стенами, увешанными масками. Тяжелые портьеры были расшиты геометрическими узорами, а стол у окна оказался толстым стволом дерева, который не до конца превратили в стол.

За столом сидел пожилой мужчина с седыми волосами, одетый в костюм цвета горчицы, воротничок рубашки был подвязан темно-коричневым галстуком-бабочкой. У него были аккуратные усы, и все в нем говорило о любви к порядку. Впрочем, за вежливыми манерами скрывалось что-то другое, но это невозможно было понять сразу.